Шрифт:
Скульптор остановился на полпути, в темноте, внимательно прислушиваясь к самому себе.
Он очень давно привык доверять тонким движениям своей души, а сейчас происходило что-то непонятное. И это требовало обязательного внимания.
Магия разума - редкая магия, и ему не доводилось слыхать, чтобы Белые владели ею. Но когда тебе в голову приходят неожиданные мысли и требуют неразумных действий - это обязательно требует проверки. Хороший маг разума именно так замаскирует свое воздействие - через утрату интереса, лень, нежелание. Только глупец будет навязывать прямую команду. Источник возникновения непривычных мыслей и желаний надо проверять особенно внимательно.
Ведь ему хотелось прикоснуться к магии Белых с того самого момента, когда он впервые узнал о ее существовании. И всю жизнь его всегда вела завистливая потребность завладеть чужими знаниями, чужими умениями. Это было, пожалуй, единственное, что могло вызвать его зависть. И он добывал эти знания азартно, жадно поглощал, как любимое лакомство.
Но вот сама Озма...
Встреть он Озму-Хранительницу где угодно - в Империи, в Султанате, он бы наверняка попытался ее убить. Слишком многое он знал об этой паучихе.
Озма Хранительница Традиций заслужила его ненависть, Озма-рабыня как источник знаний сейчас принадлежала ему, но ненависть пока заслоняла всё.
Даже сейчас он не спешил в подземный застенок именно по этой причине - в глубине души он желал не ее приручения, а смерти.
Эти мысли не пришли извне.
Это его собственные колебания, внутренние весы, на одной чаше которых ненависть к Озме, на другой - желание извлечь из нее все тайны Белых. Понимание этого пришло внезапно, как вспышка небесного огня.
И поняв это, Патрум испытал облегчение, которое почувствовал всем телом, словно сбросил с плеч груз, который нес много часов.
А испытав облегчение понял, что теперь не желает Озме смерти.
Он желает ей долгой жизни. Он даст ей долгую, очень долгую жизнь. Жизнь, наполненную ежедневными мучениями. И вовсе даже не телесными муками.
И даже знает, с чего начнет...
Патрум удовлетворенно улыбнулся и продолжил свой путь к темнице.
***
...рабыня выглядела совсем плохо. Три дня без воды - испытание на грани возможного и она вплотную подошла к этой грани.
Ноги ее давно подогнулись и она бессильно висела на окаменевших руках, торчащих между прутьев решетки. Голова безвольно поникла и лишь веки слабо вздрогнули, когда вспыхнул неяркий свет чадящей масляной лампы. Скульптор нагнулся и пальцами хлестко ударил рабыню по лицу - и удивился, сколь дряблыми стали щеки обезвоженного тела.
– Ты слышишь меня?
– Да, - ответила рабыня столь слабым голосом, что Скульптор с трудом расслышал. Глаза ее раскрылись, но бессмысленно блуждали, то ли ослепленные непривычным светом - то ли потому что разум измученной женщины блуждал в лабиринтах кошмаров.
– Ты понимаешь, что умираешь?
– Да, - тот же смирившийся слабый голос.
– Хочешь жить?
– Да!
– голос чуть прибавил в силе и в нем зазвучала надежда.
– Тогда ответь на вопрос, от которого зависит твоя жизнь. Если я сейчас не получу правильного ответа, то уйду - и оставлю тебя умирать, - Скульптор говорил медленно, давая грезящему на пороге смерти разуму время на понимание.
– Кто ты?
– Я рабыня, - слабо, как шелест ветра, ответила пленница.
– Громче!
– Я рабыня!
– казалось, голос чуть окреп.
– Еще громче!
– Я РАБЫНЯ!!!
– отчаянно закричала женщина и уронила голову, словно этот отчаянный вопль отнял у нее последние силы. Но на крик малиновым звоном отозвался магический ошейник ценной рабыни. И этот звон означал, что рабыня признала свое рабство.
– Теперь, рабыня, ты можешь о чем-нибудь попросить меня...
– Воды...
– бессильно прошелестела несчастная...
Вместо ответа Скультор прикоснулся к окаменевшей границе скованных рук рабыни и медленно повел пальцами вниз. И там, где проходили его пальцы, серый камень превращался в живую человеческую плоть. Дойдя до кончиков пальцев, он ловко и привычно ослабил винты тисков - руки выскользнули из них и из проемов решетки, отчего обессиленная рабыня опрокинулась навзничь.
Распахнув решетку, хозяин под затылок приподнял вялую, как тряпица, женщину и поднес к ее губам миску с водой. Непослушные губы в миг осушили чашу - и женщина погрузилась то ли в сон, то ли в беспамятство.
Легко, как невесомую пушинку, Скульптор перенес забывшуюся рабыню на соломенный тюфяк в глубине камеры, поставил у изголовья миску и флягу с водой и захлопнул решетку. Обеспамятевшая узница вновь осталась в одиночестве - но с водой и при свете...
***
... каждая встреча с Богом во плоти незабываема. Значимость присутствия Седого Волка помимо желания настраивала Скульптора на торжественный и высокопарный лад.