За мной заехали мама с папой. По дороге домой мама спросила:

– Когда же ты мне покажешь великолепие, которое я вдохновила?

– Скоро, – ответила я, смеясь над ее широко распахнутыми глазами и раскинутыми руками.

– Уж пожалуйста, – сказал папа, улыбнувшись уголком рта. – А то, если в ближайшее время этого не случится, она, скорее всего, направит свои секаторы против нас обоих.

На следующий день я пришла на рисование пораньше. Потрясенная миссис Андерсон стояла у шкафчиков.

– Ох, Кот, – проговорила она. – Мне так жаль.

Я ринулась вперед и заглянула в свой шкафчик. Он был пуст, не считая нескольких кисточек и старой тряпки.

– Я пришла сегодня утром, а ее нет, – сказала миссис Андерсон.

– Нет? В смысле?

– Я думала, что заперла дверь вчера вечером после ярмарки, – сказала она. – Я уверена, что заперла. Но сегодня утром твоя картина… ее уже не было. Ты же не забирала ее домой? Может, переложила в другой шкафчик, куда-нибудь в угол?

– Нет, – сказала я. Горло сжалось, голос повысился. – Нет, домой не забирала. И никуда не клала. Кто-нибудь заходил после того, как мы ушли? Может, кто-то еще переложил? Когда вы заперли дверь? У кого-нибудь еще был ключ?

– Нет… Разве что у сторожей, но вчера их тут не было… Нет, ключ только у меня.

Мы обыскали кабинет сверху донизу. Проверили кладовку по соседству. Я молилась, чтобы картину правда кто-то переложил. Накрыл простыней, навалил сверху другие картины – мне было все равно, лишь бы она нашлась. Не осталось даже фото, чтобы приложить к заявке на стипендию. У нас ничего не осталось.

Я продолжала поиски, подключив других студентов-художников, но уже понимала, что не найду. Месяцы работы пропали. Я пыталась утешиться мыслью, что смогу написать ее снова, если смогла в первый раз. Навыки у меня есть, а талант украсть невозможно. Но это был особенный труд. Дело было не только в таланте или мастерстве – еще были мои эмоции и мимолетные моменты, что наслаивались друг на друга. Воссоздать картину было нельзя, потому что эти эмоции, эти моменты уже прошли.

– Исчезла? – переспросил Джеффри в конце дня, когда мы стояли у своих шкафчиков. – Как? Кто ее украл?

– Не знаю, – ответила я.

Лицо онемело. Онемели губы. Все онемело, кроме сердца и мозга – они горели.

– Я не знаю, что делать. Я не смогу нарисовать ее заново, – сказала я. – Я не смогу ее повторить. И я не успею подать заявку.

Джеффри нахмурился.

– Мы что-нибудь придумаем, – ответил он. – Должен же быть какой-то способ выяснить, кто ее забрал. Если понадобится, пойдем в администрацию.

– Спасибо, – сказала я.

– Нужно идти сегодня. Как можно скорее.

Хотелось свернуться в клубок в своем шкафчике и лежать там, пока не сгнию. Хотелось, чтобы в этом хаосе разбиралась миссис Андерсон. Но Джеффри потянул меня за собой, и я пошла.

Главный коридор не был пустым, как я ожидала. Уроки закончились, всем полагалось быть на секциях, на кружках или куда они сбегали из школы. Но возле офисов администрации, у витрин с трофеями, собралась толпа. Кто-то расчистил витрину и повесил в ней черную ткань. На ткани, едва виднеясь над головами, стояла большая картина маслом.

Джеффри схватил меня за руку; я вырвалась и ринулась в толпу, отпихивая людей с дороги, проталкиваясь вперед, не слушая и не слыша, что говорят люди, если они что-то говорили.

Она была такой же, как вчера вечером. За исключением аэрозольной краски, фломастера и рыже-коричневых следов огня. В ушах стоял смех. Краска из баллончика… Горящие бонсаи, дурацкие усы и выпученные глаза… Штука, которую они нарисовали перед лицом моей матери, кошмарное, сука, уродство… И подпись – «Киса», будто до картины добрался ребенок… Фломастером…

Я вцепилась в дверцу витрины и тянула, тянула, тянула, пока винты не выскочили из замка. Вытащила свою картину. Люди вокруг расступились, и я с холстом упала на колени, пытаясь оттереть краску и фломастеры пальцами, рубашкой… Ничего не оттиралось.

Не оттиралось.

– Кот. – Джеффри опустился на колени рядом со мной. – Кот! Перестань!

Он схватил меня за руки. Я подняла взгляд. Все куда-то делись. Над нами стояли миссис Андерсон, директор Митчелл и замдиректора Каур.

– Они ее испортили! – закричала я. – Суки, они все испортили!

– Кто испортил? – спросил директор Митчелл.

– Джейк и его сраные придурочные друзья!

– Пожалуйста, следите за выражениями, – сказал замдиректора Каур.

Кто еще мог подписать ее «Киса»? Они нарисовали на мамином лице член, налепили пластиковые глаза и подожгли ее деревья. А потом выставили на всеобщее обозрение. Чтобы увидела я. Вернули ее мне.

Джеффри поднял меня с пола, а миссис Андерсон попыталась забрать у меня картину. Я вырвала ее обратно и прижала к груди.