– Думаю, что кровь. – Он и впрямь так думал. Ну какой компот в такой-то обстановке?

Тут еще и Марья, словно зная, где искать, выудила потрепанную тетрадочку, открыла ее и прочла вслух:

– «Купринька шумит. Марья приходила, чуть не выдался ей. Сказала ей, что крысы в подполе завелися. Кажись, поверила. Марья чай пила, а я все слушала, не будет ли еще шуршать». Ох, это ж про меня. Я, кажется, даже помню тот день. Я еще тогда подумала: «Ничего себе, какие крысы, должно быть, огромные». Очень уж громкий тот шум был.

Анфиска выдернула из рук Марьи тетрадку, быстренько перелистала страницы:

– Да она тут чуть ли не впрямую пишет, что у нее мальчик появился. Смотрите, еще вот такое есть: «Второго марта у меня появился он». А тут вот говорит, что назвала нового жителя Купринькой.

Генка хмыкнул:

– Ну и выдумала имечко.

Анфиска пояснила:

– Говорит, что это в честь писателя Куприна.

Генка пожал плечами:

– Еще не легче.

Лариса Анатольевна осторожно взяла у Анфиски тетрадку со словами:

– И все же это ничего не доказывает. Так и про кота можно писать, например. – Потом она пробегает быстренько по записям бабы Зои, задерживается на одной, охает: – Эта, похоже, свежая. По дате прям недавняя. Прочтите вслух, Геннадий.

Генка читает, глядя в тетрадку из-за плеча женщины из опеки. В руки не берет, словно боится заразиться от листочков в клеточку:

– Мой мальчик в большой опасности. Будто все о нас догадываются. Если его у меня заберут, я не переживу.

– Мальчик, – мерно произносит Анфиска.

– Вызывайте наряд, – почти приказывает Лариса Анатольевна участковому. Тот достает из кармана телефон. Еще через час дом оцепила полиция. Хотя к чему это оцепление: все, кто хотел сбежать, уже это сделали. Все – это баб Зоя с ребенком.

Полиция устроила в доме еще больший кавардак, перевернув все вверх дном в поисках улик, зацепок, чего угодно, чтобы найти мальчика и бабушку. В первую очередь – мальчика. Зацепок не нашлось. Правда, пара детских штанов да рубашек подтвердила: мальчик был. Закинутая на печь футболка с пятнами крови (на сей раз точно кровь) подтвердила слова Марьи, Анфиски и Генки о том, что с мальчиком, с Купринькой, баб Зоя обращалась жестоко. Но ничего, что помогло бы понять, где искать беглецов. Прочесали всю округу: заброшенные дома, старый колхоз, коровник, тот самый, в котором Купринька появился на свет, кусты на всякий случай, хотя понятно было, что два человека в кустах так долго и незаметно не просидят. Ни следа. Только деревню на уши поставили. Тут же потянулись зеваки, которые, сколько их ни разворачивай, ни прогоняй, настойчиво лезут: «А что тут у вас? А кого ищете? Убили кого, что ли» Для спокойной деревеньки три полицеские машины враз – это прям событие. Уже поползли слухи, что Зою Ильиничну убили. Кто-то даже знал, что зарубили топором – классическая же смерть для старушки – и теперь вот этот топор ищут, а убийца сидит где-то, и его не найдут, а это значит, еще убийства будут. И никто не предположил даже, что Зоя Ильинична сбежала, что это ее ищут, а не топор, это она прячется. Но не найдешь того, кто не хочет быть найденным. Схоронились крепко. Генка, Анфиска, Марья и Лариса Анатольевна, теперь уже вчетвером, сидели на все той же скамейке (только уже под раскрытыми ставнями), чтобы не путаться под ногами у полиции.

Каждого уже опросили, что знают, что видели, заставили написать заявление о пропаже человека, пока что одного – Зои Ильиничны, потому как поиски безымянного мальчика, существование которого еще не совсем доказано, непонятно как по закону оформлять. Мимо шел егерь Михалыч. Вообще, он через три улицы живет, но привлеченный, как и все деревенские, скоплением полицейских машин, не поленился сделать крюк и заглянуть на огонек от включенных сигналок.

– Тю, а что эт тут за собрание такое? – протянул Михалыч, перекладывая ружье с плеча на плечо. – Я иду, смотрю, стоят. Думаю, дай зайду, посмотрю, че стоят.

Генка поднялся со скамейки, подошел к Михалычу, пожал тому приветственно руку. Михалыч был спокойный мужик. Любопытный, но не как все зеваки, потому прогонять его не стали.

– С Зоей че стряслось? – спросил Михалыч.

– Ну, можно и так сказать, – ответил Генка. – Пропала. – Про мальчика пока говорит не стал. Как-то не по-мужски это: сплетки пускать. Даже если это не особо и сплетки. Михалыч порылся в карманах фуфайки – он ее всегда носил: и в жару, и в холод, – выудил оттуда мятую пачку «Беломора», достал сигарету, предложил Генке, хоть тот и некурящий – правила хорошего деревенского тона, понимаете ли.

Генка, разумеется, отказался. Михалыч закурил, шумно выдохнул сигаретный дым и задумчиво так сказал:

– Вы б в лесу проверили. Я там шалаш видел. Новый. Ране его там не бывало.

Генка аж подпрыгнул:

– Где? – Версия с лесом, конечно, безумная, но, когда вся деревня прочесана вдоль да поперек, отчего ж не поверить и во что-то менее вероятное.

Михалыч развернулся к лесу, махнул рукой:

– А вот по той тропке надо пойти. Версты три где-то. Потом, значит, направо увернуть. Там сосна такая поваленная, не пройдешь мимо. И потом еще через поляну черничную пройти, а там уже и видно будет шалаш этот.

Генка ринулся к дому: нужно как можно скорее сообщить о возможном месте укрытия баб Зои и мальчика. Самое главное – мальчика. Михалыч прокричал ему вслед:

– Но я не знаю, Зоя там иль не Зоя. Близко я не подходил. Мне как-то не за надобностью.

– Да и ладно! – ответил Генка. – Мы и сами уже проверим. Спасибо тебе, Михалыч.

Дорога оказалась невероятно долгой. Еще бы! Считай, первое Купринькино приключение. Да и баб-Зоино, впрочем, тоже. Как и решилась на то вечная домоседка? Это ее страх подгонял, не иначе. С наступлением темноты вместо зажженных свечей, привычного комнатного полумрака перед Купринькой, а точнее – над ним, вновь раскрылся Божий дуршлаг. На сей раз не столь яркий, местами прикрывающийся облаками, но все же вполне различимый.