– И куда же мы с таким добром попремсси? Тут и налегке идтить некуда, а с такой кучищей вещей и подавно. Слышь, Купринька?

Купринька вздрогнул. Чего это о нем вдруг вспомнили? Хорошо же до этого было: со своими сборами позабыла про мальчика баба Зоя, оставила наконец в покое. За столько-то дней! Хоть выдохнуть удалось. А вот дух пока еще не до конца перевелся. Эх, еще бы минуточку покоя, еще бы часик, еще бы… Купринька сделал вид, что не слышит.

– Тебе говорю! – начинала злиться баба Зоя. – Как думаешь, утащим это все вдвоем али нет?

Купринька лениво вылез из шкафа, прошаркал до вороха вещей, обошел их по кругу, языком поцокал, словом, вел себя так, словно вот только что всю эту свалку заметил. Вынес вердикт:

– Не.

– Что ж, – покачала головой баба Зоя. И повторила: – Что ж. – Выдернула из кучи большой синий платок в красную клетку, теплый такой, не пуховый, но теплый, баба Зоя его обычно по зиме носит. Разложила рядом с кучей, расправила бережливо углы. Задумалась. – Самое необходимое надо брать. – В расправленный платок отправилась половина буханки черного хлеба, бутылка с водой, две пары теплых носков – баб-Зоины и Купринькины, одни рукавицы, трусы панталонами женские – две штуки, трусы детские – две штуки, кофта теплая, ложка, нож. И все. И не влезло ничего боле. – Вот так живешь себе живешь, копишь-копишь, покупаешь-покупаешь, а потом всю свою жизнь в узелок в один собираешь, – вздохнула баба Зоя. – Но лучше кусок сухого хлеба, чем дом с заколотой скотиной. Нет, там хлеб сухой и мирно что было… [18] Ой, запуталась, забыла уж все. – Чемодан отпихнула за ненадобностью. Ну, чего с ним таскаться.

Чемодан аж обиделся будто, скрипнул старой кожей еле слышно да защелками клацнул. Клацай не клацай, а с собой тебя все равно не возьмут. Остатки вещей из кучи запихнула под кровать ногой: убирать-то лень, убирать-то дольше, чем в одну груду на пол все без разбору скидывать. Вот она – ненужная прошлая жизнь, ногой сдвинутая. И для чего все это, спрашивается?

– Купринька! – крикнула баба Зоя, хотя мальчик вот он, рядом, никуда не делся. – Принеси-ка из чулана палку мою, с которой я в лес хожу. – Купринька дернулся было, но баб Зоя передумала: – Ай не, лучше сама схожу, а то ты к чулану, а сам за дверь. Убежишь от меня. Убежишь же? – Смотрит хмуро на Куприньку. Даже злобно. Купринька головой мотает, мол, не убегу я, куда мне бежать, зачем мне бежать. – Не верю, – произносит баба Зоя. Куприньку отталкивает и выходит за дверь. На всякий случай дверь на заслонку запирает. Это чтобы пока она в чулане возится, Купринька никуда не выскочил. Он может. Он все может! Купринька от толчка упал, локтем ушибся. Обидно. Больно, но боль вполне терпимая, не то что, скажем, от ошейника.

Никуда он не собирался бежать. И в мыслях не было. А теперь вот появилось. И вправду можно же к людям направиться. Например, к тем самым, что сегодня приходили. Познакомиться поближе, посмотреть, какие они, будут ли еще Куприньке улыбаться. Эх, интересно как. Баба Зоя принесла в дом палку, гладкую-гладкую, аж блестящую после многих лет пользования. Завязала платок в узелок, прикрепила его к палке, вздохнула устало-довольно:

– Вот и собрались. – И добавила зачем-то: – Паломники.

Водрузившись на кровать (нежно похлопав матрас на прощание), принялась баба Зоя сказку сказывать (тоже, видать, на прощание):

– В одной стране, а это была самая обычная страна, но с самыми необычными людьми. Люди в этой стране были злые-презлые. Такие злючие, что могли и укусить даже. Ну, если ты им просто не понравился там. Так вот. В этой стране была королева. Ну, разумеется, куда же без нее. И, разумеется, тоже злая. Такая злая, что когда у нее родился сын, то есть принц, получается, она надумала, значится, его убить. Позвала слугу и говорит ему: «Отправляйся в лес и отдай этого мальчишку на съедение волкам». Слуга отнес мальчишку в лес, все как и надоть. Положил того, совсем еще маленького да беззащитного, на пень да как свистнет громко, чуть ли не на весь лес. Это чтоб волки побыстрее сбежалися. Свистнул, значит, а сам деру дал. Это чтоб волки и его заодно не съели. Но на свист вместе с волками, значит, пришла и добрая волшебница. Она жила в лесной чаще, вдали от всех этих злых людей. Ну, потому что люди злые, а она добрая, им вместе не ужиться, понимаешь ли? Добрая волшебница, значится, решила спасти принца. Она схватила его в охапку, прижала к себе, а сама волшебной палочкой, ну с применением магии, принялась отгонять волков. Кой-как отбилась. Последний волк скрылся в темных елях. Скули-и-ил при энтом аж на весь-то лес, что собака шелудивая какая. Принесла волшебница принца к себе в домик, накормила, напоила, спать уложила, хоть и не без труда. Так и стали жить-поживать, горя не ведать. Хорошо им вдвоем было, вот только очень переживала волшебница за принца: вдруг его найдет злая королева и отберет, и отдаст опять волкам на съедение, и иш-шо сделает так, чтоб волшебница не смогла на этот раз помочь. И вот как заслышит шорох какой или другой странный звук, а таких в лесу ого-го как много, так прячет принца в шкаф, наговаривает волшебное заклинание, чтоб никто его точно не нашел, не заметил, не забрал, не убил. Но однажды, через много лет, когда волшебница уже и не сильно волновалась из-за всяких там звуков, королева прознала, неизвестно как, что принц все еще жив. Разозлилась королева, это ничего, что и так злая была – стала еще злее. Разозлилась, значится, и отправила самых страшных, самых злых своих слуг завершить начатое. А того, что не смог убить принца в первый раз, повесила. Или голову ему отрубила. Но это не так и важно. Четыре слуги несколько дней добирались до избушки волшебницы, рыскали по округе, вынюхивали, вызнавали.

О, а какие это страшные были слуги. С виду люди как люди, но внутри их творилось черт-те что. Первый слуга задушил уже пятьдесят детей. Собственными руками. Ни одного не пожалел. Второй слуга любил отрезать животным хвосты и уши, поэтому все псы и коты королевства бегали без хвостов и ушей. Жуть такая. Третий слуга работал палачом, он отрубал головы, а потом сажал их на колья и ставил вдоль забора, чтоб все в округе знали – тут живет палач. Четвертый слуга был разбойником, закончив службу во дворце, он выходил на темные дороги, грабил и убивал всех ехавших мимо, а награбленное выбрасывал потом в реку, потому что ему было важнее убивать, чем грабить. Вот таких жутких людей прислала королева за принцем. Они отыскали домик волшебницы, окружили его и стали ломиться во все окна и двери. Пробовала применять свою магию волшебница, но ничего не помогало: так ужасны были нападавшие. Хуже волков, получается. И тогда она решила провалиться с принцем сквозь землю. Топнула волшебница ногой, топнула другой, взяла принца за руку – и пропали они оба. И больше их в тех краях не видали. А королева от злости позеленела, посинела, да и лопнула. Конец. – И прибавила: – У умного сердце подумает об этой притче, а ежели и ухо внимательно, то совсем мудрый [19] . Слышишь меня?

Купринька смотрел на бабу Зою с непониманием, сказка ему не понравилась. А от описания слуг и вовсе мурашки по телу бежали, неприятные такие.

– Вот и нам нужно с тобой сквозь землю провалиться, Купринюшка. Вот и нам нужно, – пояснила баба Зоя.

Баба Зоя все еще сновала по дому… нет, пожалуй, не сновала. «Сновала» – это когда суетно, шаркая ногами, туда-сюда, туда-сюда. А баба Зоя уже не суетилась. Она, что муха, вдруг проснувшаяся посреди зимы, сонно передвигала ногами, не зная, к какому углу пристать, замирала, потом резко набирала ходу, хаотично перемещалась по дому и вновь замирала. Да, как зимняя муха. Разве что в стекла истерично не билась. Может, потому что окна закрыты шторами и ставнями? Как знать. Как знать. Купринька же сел возле Зеркала, забился, пусть и не в угол. Чувствовал – нечто грядет. И хотя все эти сумбурные сборы не были ему понятны, появилось смутное ощущение того, что в Доме он последний раз. Мальчик оглядел полумрачные комнатные Просторы, нахмурился на захламленное Подкроватье – оно Куприньке и в прежнем виде не нравилось, а теперь уж, со всем этим ворохом вещей, и подавно.

Вытянув шею, глянул на того, из Зазеркалья. Вихрастый выглядел испуганным и немножко удивленным. Он тоже не понимал, что здесь происходит, но, кажись, чувствовал, что вот-вот останется один-одинешенек; никто-то не будет больше показывать ему языки, здороваться при встрече, вытягивать ладонь.

Вихрастый заморгал часто-часто: еще немного, и расплачется. Купринька отвернулся от Зеркала, чтобы не видеть слез друга, но отчего-то и сам прослезился. Хотя ему было ничуть не жаль, если придется вдруг покинуть Дом. От этого места не осталось ни одного теплого воспоминания. Если они вообще когда-либо были.