– Ну вот, пусть лечится у вас тут, поправляется.

– Вы в своем уме? – возмутилась Богоматерь. – Она же мертвая!

– В дороге была еще живая, кашляла, – попытался оправдаться Иван, – мне пора. Утром на смену.

«Уазик» закудахтал, срыгнул вонючими дизельными выхлопами и нервно покатил по проселочным колдобинам. Богоматерь начала слой за слоем разворачивать Златку. Последние простыни прилипли к телу и были пропитаны сукровицей и гноем. Она осторожно размачивала их, поливая из флакона жидким фурацилином, и приговаривала:

– Да что ж вас, отравленных, везут и везут. Когда же это остановится… Пульс, поди ж ты, пробивается. – Она зажала худое запястье двумя пальцами и ощутила слабые толчки. – Откуда ты там взялась, тебе, поди ж, и восемнадцати-то нет!

– Скоро девятнадцать, – прохрипела Златка.

Богоматерь подскочила как ошпаренная.

– Да ты ж в сознании!

Златка застонала и разодрала слипшиеся глаза.

– Убейте меня… Очень больно…

Докторица отмочила последние куски простыни и застыла в ужасе:

– Миленькая моя, еще и беременная!

Живот Златки жил отдельной жизнью на истерзанном теле. Он бился в конвульсиях и, казалось, надрывно кричал.

– Да кесарить, срочно! – скомандовала сама себе Богоматерь и начала готовиться к операции, не обращая внимания на стонущую Златку, сплошь покрытую ожогами. Когда на кипяченой серой пеленке был собран весь инструментарий, она склонилась над Златкиным лицом и прошептала:

– Наркоза ты уже не выдержишь, но ребеночка нужно спасать. Прощай, миленькая!

– Вы похожи на женщину с иконы… в церкви… – бессильно прошептала рыжуля.

– Мне все так говорят, миленькая, – сказала Богоматерь и закрыла Златке лицо стерильной тряпкой с хлороформом.

Женщину с иконы звали Надеждой Сергеевной. Ей было сорок, и последний раз она присутствовала на кесаревом сечении в городском роддоме, где проходила студенческую практику. История о том, как лучший терапевт Советского района оказался в такой глуши, местные мусолили первые десять лет. Потом забыли, свыклись с ней как с ржавой колонкой посередине улицы и вечно гудящей электроподстанцией – главной достопримечательностью этих мест.

– Куда ехать-то?

– Да подстанцию в ебенях знаешь? Возле соснового леса? Туда и херачь.

Это был словесный путеводитель для всех, кто, плутая между полей, искал медпункт с чудотворящей докторицей. Сама же Надежда Сергеевна прославилась тем, что привезла сюда, на природу, своего парализованного мужа-электрика, после того, как он пьяным слетел с фонарного столба. Привезла и каким-то образом за два года поставила на ноги. Правда, муж все равно умер, спившись с деревенскими мужиками. А она осталась, организовала медпункт, выбив убогое финансирование из районного бюджета, и стала помогать жителям окрестных деревень. Вместо денег просила привезти в ее лечебный домик йода, бинтов и таблеток фталазола от поноса. В большинстве случаев местному населению этого набора хватало. Ей иногда подбрасывали из города пострадавших от химического отравления. Их лечила мазями и настойками из трав, которые делала сама. Но эта пациентка была знамением, вызовом. Господь будто насупил брови и строго спросил Надежду Сергеевну:

– А врач ли ты на деле или просто шапочку фосфором мажешь, чтобы казаться святой?

– Я – врач! И шапочка тут ни при чем!

Богоматерь раскрыла перед собой затрепанный учебник Каплана «Акушерство и гинекология», нашла отдел «Экстренное родовспоможение» и прочитала все от первого до последнего слова. Она обработала живот роженицы йодным раствором, вставила самодельный катетер в мочевой пузырь, взяла скальпель и сделала вертикальный надрез от пупка к лобку. Струйки липкого пота пропитали ее крахмальную шапочку, мгновенно превратив ее в жеваный колпак. Добравшись до неистово пляшущей матки, она дрожащими руками в несколько приемов рассекла стенку. В околоплодном пузыре извивался ребенок. Аккуратно, будто поддевая карандашом кальку, Надежда Сергеевна проткнула пузырь. Он лопнул словно футбольный мяч, обдав ее фонтаном околоплодной жидкости. Головастик с ручками и ножками неподвижно застыл, притворившись мертвым. Перерезав пуповину, Богоматерь вынула ребенка и подняла на руках как вожделенный трофей. Он пронзительно заорал, а она разрыдалась, прижав его к груди. Трясясь всем телом, докторица туго запеленала младенца чистой простыней и уставилась на истекающую кровью роженицу. «Умрет, – думала Надежда Сергеевна, – нет смысла зашивать». Но тут сквозь мокрую шапочку она вновь почувствовала божественный гневный вызов:

– Ты врач или мясник в шапке?

Она кинулась к Златке и решилась на отчаянный поступок. Понимая, что хирургических навыков грамотно залатать матку у нее нет, Богоматерь вырезала детородный орган и вместе с плацентой шмякнула его в эмалированный таз. Затем крупными стежками, как умела, стянула ткани и зашила выпотрошенную пациентку.

– Теперь умирай спокойно, миленькая. Я помолюсь за тебя…

– Вотыыыы… – захрипела Златка, и Богоматерь вновь подскочила как от удара молнии.

– Да каким же местом ты живешь? Человек ли ты вообще? – залепетала Надежда Сергеевна, подливая воду из стакана в забитый пеной Златкин рот. – Хлороформ, видать, просрочен. Пятнадцать лет стоит. Как зовут хоть тебя, дуреха?

– Злата… Корзинкина… Петровна…

– Ребеночек у тебя родился, Злата Петровна, – засуетилась Богоматерь и поднесла замотанный сопящий кулек прямо к лицу рыжули, – смотри какой!

Златка разлепила гнойные ресницы и встретилась взглядом с бездонными серыми глазами. Они смотрели на нее с упреком. Маленький красный носик и крестиком поджатые губки выдавали недетскую обиду.

– За что ты меня так не любила? – спрашивали они. – За что, мама?

– Родненький… – беззвучно произнесла Златка.