– Опаньки, какая встреча! – Фаина Ивановна воплотилась в дверном проеме, расставив ноги и уперев руки в необъятные бока. – Я что, заказывала мозаику в кухне? С каких это пор челядь обедает за моим столом?

– Мам, – суетилась дочь, – ну не кипишись. Ну че такого?

– Это ты приперла сюда этого бомжа? – орала хозяйка дома.

Илюша тем временем встал и, боком просочившись через Фаину Ивановну, направился в холл.

– Ма, он не бомж, – прошептала Фаина на ухо матери, – у него куртка «Херно».

– Да ладно, – оторопела старшая жаба.

Илюша снял с золотой вешалки пуховик и, с трудом попадая в рукава, спотыкаясь о груду пакетов, попытался вырваться из дома. Фаина Ивановна преградила ему путь.

– Где шопишься, бомжара? – спросила она ментовским тоном.

– Ч-что?

– Где одежду покупаешь?

– В п-переходе метро. – Илюша тщетно искал на ощупь ручку двери.

– А «Херно» откуда? – напирала она.

– «Эрно», – поправил Илюша.

– Откуда, спрашиваю!

– Л-ленка из Италии п-привезла. С п-подиумных показов в-всегда мне ч-чо-нибудь т-тащит.

Сам того не подозревая, Илюша произнес заклинание, которое в одну секунду превратило разъяренную жабу в добрую тетку с широкой душой.

– Ну ладно, – щерясь ослепительными имплантами, заключила она, – иди работай… Илья.

Вторым эпизодом, вознесшим Илюшу на пьедестал в глазах Фаины Ивановны, стал приезд в Тольятти артиста Саши Баринова, чье лицо мелькало в каждой второй картине российского кинематографа. Саша представлял новую ленту «Прости, друг» и разъезжал с презентациями по всей стране. После выступления в главном кинотеатре Сашу знакомили с местной элитой и предлагали отобедать в кругу значимых для данного города людей. Это являлось обязательной частью программы. В Тольятти спонсором кинопроката было сообщество, которое возглавляла Фаина Ивановна. Поэтому кроме официального банкета Сашу ждал вечер в узком кругу. За три дня до приезда актера все работники коттеджа стояли на ушах. На застекленной террасе готовили место для камерного оркестра, выставляли шоколадные фонтаны, заносили гигантские корзины цветов. Таджики в телогрейках в прямом смысле красили зеленой краской бритую траву из огромных распылителей. На фоне этого ажиотажа чуть поодаль в центре не орошенной еще лужайки крупный мужик катал взад-вперед инвалидное кресло. В нем, укрытый пледом, сидел кто-то мучительно уставший, истерзанный, лишний. Пронзительное его одиночество не могли заглушить ни репетиции музыкантов, ни грохот подъезжающих грузовиков, ни визг разводящей всех и вся Фаины Ивановны. Илюша, не в силах объяснить свой порыв, оторвался от работы и подошел к коляске. Прозрачными глазами сквозь него смотрел искаженный судорогой человек. Светловолосый, беспомощный, отрешенный. Илюша содрогнулся: ему показалось, что инвалид чудовищно похож на него самого. Точнее, на его школьную версию, хрупкую и болезную. Вывернутые худые руки лежали поверх пушистого покрывала и явно не держали даже куска хлеба. Загнутые кверху стопы в огромных ботинках никогда не касались земли. Природа не приспособила парня к жизни, и это ощущение Илюше было знакомо как никому другому. Он снял перчатку, сел на корточки и взял в свою ладонь вялую бледную кисть колясочника. Под пальцами что-то напряглось, инвалид дернул головой и скосил глаза на Илью.

– Д-держись, д-дружище, – прошептал Илюша.

Парень затрясся, в уголках глаз появились слезы. Мужик, катавший коляску, грустно посмотрел в небо.

– Да не понимает он тебя. Федя – растение, овощ.

– С-сам ты овощ! – разозлился Илюша.

В двух метрах взорвалась пробная петарда. Вечер должен был увенчаться салютом. Инвалид дернулся и закричал. Илюша инстинктивно накрыл его телом. Холодная щека Фаниного брата коснулась горячего Илюшиного виска. Федя прижался к нему как к батарее и застыл.

– Ишь ты, не вырывается, – удивился мужик, – замерз, поди. Ладно, пусти, Феде обедать пора.

Илюша поднялся и, не оглядываясь, пошел прочь. В горле стоял комок, сердце саднило, ребра сомкнулись и не давали дышать. Он вернулся к панно: нарядный космонавт махал рукой землянам, сзади него развевалось знамя. Часть черно-синего космоса с серебристыми звездами оставалась еще лежать россыпью в коробке. Современное итальянское стекло в отличие от прежнего прибалтийского придавало картине налет диснеевской мультяшности. Илюша вздохнул и начал замешивать очередную порцию раствора. Сзади, шурша гравием, подкралась тяжелая Фаина Ивановна.

– Знаешь, сколько лет я смотрела на эту картину? – загадочно спросила она.

– С-сколько?

– Всю свою молодость. Вплоть до окончания училища.

– А п-потом?

– А потом вышла замуж за учителя химии. Стала жить в доме его родителей. Там уже Даная висела в нашей комнате.

– Д-достойная зам-мена, – сказал Илюша.

– Вот встретим столичную звезду, а потом я займусь тобой.

– В с-смысле?

– Покувыркаемся, – хитро пообещала Фаина Ивановна.

– В-вы меня п-переоцениваете, – испугался Илюша, – я п-плохо кувыр-ркаюсь.

Кортеж из шести машин привез желанных гостей. Из первого «гелендвагена» вышли худой мужчина – глава семейства Евгений Алексеевич – и Саша Баринов с красивой жеваной рожей и в мятом смокинге. Ковровая дорожка длиной в шестнадцать метров вела к веранде, где играл оркестр и угощались люди в вечерних нарядах. По ней, с крыльца, навстречу актеру спустилась Фаина Ивановна в многослойном шелке с голыми плечами и разведенными в стороны руками, излучая гостеприимство.

– Восхищаюсь вашим талантом, – пробасила она, – счастлива видеть на нашей земле!

Баринов слегка поклонился и рыгнул. Казалось, он еще не отошел от предыдущего банкета.

– Сразу в дом или подышите? – спросила хозяйка.

– А давайте подышим, – обрадовался Саша.

– Женя, что стоишь, остолоп, – обратилась она к мужу, – проводи звезду по нашему саду, покажи бассейн, сауну. Вы ведь не против сауны с можжевельником после ужина?

– Эммм… – Саша не нашелся что сказать. Он вытянул из кармана пачку сигарет и закурил.

Хозяин, пытаясь услужить, повел Сашу с его свитой по вымощенным мрамором тропинкам и с дотошностью экскурсовода разъяснял, откуда привезен камень для скамеек и скульптур, где заказывались фонари и остроконечные туи.