– Удаляю две трети клапана, – прокомментировал Гринвич. – Паша, давай выкраивай ксеноперикардиальную пластину, будем имплантировать.

– О чем это он? – спросил Саня на потолке.

– Будут класть заплатку на твой клапан, он порвался, – перевела Зара.

– Время? – гаркнул Гринвич.

– Четырнадцать минут пятьдесят секунд, – отозвалась сестра.

– Шей, Паша, – отошел от стола Родион и пробубнил, обращаясь к мерзлому Сане: – Держись, бомжара, не бросай меня. Я сниму тебе квартиру в ЦАО.

Пашка-паук закончил работу и развел руки в кровавых перчатках.

– Разрез, Родик, у тебя был поганенький, видно, что волновался. Но клапан я пластически восстановил, шов на миокард наложил, – подытожил весельчак.

– Стоп ИК! – скомандовал Гринвич.

Перфузиолог остановил искусственное кровообращение. Все вновь уставились на сердце осветителя. Оно мелко задрожало, как дикая птица, попавшая в силки охотника. На мониторе зарябили хаотичные волны.

– Черт! – выдохнул Родион. – Фатальные нарушения ритма.

– Зрачки расширены, реакции на свет нет. Отек мозга, – подхватил анестизиолог. – Умер ваш бомж.

Потолочный Саня спустился на свое холодное, блеклое тело с разверстой грудью и присел у изголовья. Зара притулилась рядом.

– Везет тебе, – сказала она. – Раз, и умер. А мне еще неизвестно, сколько прозябать в этой больнице.

– Просто выдерни из розетки свой насос, – посоветовал Саня, как вдруг понял, что находится совсем не в операционной, а где-то в огромной трубе, набитой незнакомыми душами.

– Ну что? – Родион сидел на постели у Илюши и, как мама, убирал его льняные волосы со лба. – Готов?

– А ты готов? – слабо спросил Илья.

– Три дня назад оперировали мужика с такой же патологией. Сделали соответствующие выводы, учли ошибки. Сегодня все будет хорошо, клянусь.

– Родь, а смерть похожа на восточную девушку с огромными глазами? – Илья попытался приподняться на локте.

– Понятия не имею. А что?

– Ну разве ты не видел ее в лицо? У тебя под скальпелем умирают люди.

– Смерть, Илья, это остановка сердца, дыхания, полное прекращение циркуляции крови. Она не имеет облика, сколько бы человечество ни рассуждало на эту тему.

– А мою смерть зовут Зара. И она целует меня ледяными губами каждую ночь.

– Чо за хрень. Зара лежит в соседней палате. И она еще жива. Ну, условно жива. Просто ты услышал из коридора разговоры о ней, и тебе приснилось черт-те что. С твоей чувствительностью это неудивительно.

– А что с мужиком, которого ты оперировал?

– Он умер.

– Бедняга…

– Ты знаешь, как выяснилось, не бедняга. У него какая-то квартирка осталась. Так сразу нашлись коллеги по работе, прибежали в клинику за справкой, начали утверждать, что он древних кровей, что они похоронят его в центре города… И вообще у них блат в кладбищенском бизнесе… Предлагали мне сделку в обмен на бумагу, что на момент поступления в больницу родственников у него не было.

– Ты согласился? Хочу быть похороненным внутри Садового кольца.

– Договорились, когда ты очнешься после операции, я первым делом дам тебе их телефоны. А сейчас за тобой придут медбратья и повезут ко мне в оперблок.

Илюша прикрыл глаза и вновь увидел женское лицо нереальной красоты. Огромные ресницы, крупный с горбинкой нос, холодная кожа с пульсирующим червяком височной вены. Оно наклонилось и припало к его губам.

– Зара? – спросил Илюша.

– Наконец ты запомнил, как меня зовут, – улыбнулась она.

– Чего ты от меня хочешь?

– Того же, что и все женщины на земле.

– Обещаю, если я выживу, мы займемся с тобой африканским сексом.

– Не займемся…

– Мне конец?

– Нет, – она очертила тонким пальцем контуры его шеи и плеча, – это мне – конец.

– Блестящая была операция на сердце Шалушика! – причмокнула Эпоха. – Уложились в девять минут пятьдесят секунд, помнишь?

– Помню ли я? Шутишь? Да это была операция всей моей жизни!

Я выключил из зоны видимого всех обитателей внеземной толпы и остался с Эпохой наедине. Сквозь мой игнор в плоскость общения со старухой пробивался надоедливый Саня.

– Совсем охренели, хирурги. Мало того что использовали меня как подопытного кролика, так хоть бы зашили, так и лежал в гробу с разрезанной грудью, прикрытый тряпкой, – пробубнил он.