Когда её дряблая кожа была чиста от всей грязи и засохшего пот, она упаковала обратно свой тюбик в презерватив, обильно смазала его своей слюной и грубо запихнула своё добро глубоко в свою пихту.

Мой мозг пытался стереть эти жуткие воспоминания. Усиленно вырывал страницы этого дня из моей книги детства. Чёрным маркером замазывал строки той ужасной и отвратительной сцены, внёсшей непоправимый отпечаток отвращения на образ старой женщины в углу подвала, по стенам которого стекали огромные капли конденсата.

Возможно, я бы никогда и не вспомнил этот ужасный день из моего детства, если бы не обжигающее содержимое кишок той женщины, в рот которой я залез. Хочешь не хочешь, а когда твоё тело обжигает, словно его поливают кипятком, мозг ради утоления боли выжмет из себя весь тот ужас, что в состоянии хоть как-то тебя отвлечь от нестерпимых мук сжигаемой плоти.

Я вспомнил седой лобок.

Презерватив, внутри которого прятался тюбик с шампунем.

Я проигрывал кривую ухмылку той бабки, когда она запихивала в себя обратно свои драгоценные запасы намешанной химии.

Проигрывал и проигрывал.

Проигрывал до тех пор, пока боль не утихла. Когда зуд утих от холодного прикосновения, я ощутил всем телом окружающую меня густую массу. Кровь. Кишки этой женщины были залиты кровью. В этой среде я оказался лишним. Я был той самой занозой, которую с жадностью принялись пожирать лейкоциты. Эти белые кровяные тельца накинулись на моё тельце как стая голодных крыс на кусок свежего мяса. И принялись меня беспощадно рвать.

Чувство невыносимого отвращения вывернуло меня в канат.

Природу наших скользких тел в этом загадочном мире нам еще только предстоит узнать, но уже сейчас было ясно, что Дрюня сказал правду: отвращение забирает.

Только поистине истерзанной душе тяжкими муками даровалась великая сила.

Каждая пора на моей осклизлой коже брызнула густой липкой смесью. И я словно очутился в уютном коконе. Защитный механизм спас меня. Но я ни на секунду не ощутил и толика сознания той самой женщины, что валялась на липком полу пещеры.

Когда я победил окружающую среду, всё вокруг начало остывать. То, что ранее мне казалось мягким одеялом, окутавшим меня со всех сторон, вдруг начало твердеть. Меня словно засыпало песком. С каждой секундой моё продолговатое тело сжимало со всех сторон всё сильнее и сильнее. Меня как будто хоронили заживо, кинули голым в свежевырытую могилу и засыпали мокрой землёй.

Я бы хотел протянуть руку, позвать на помощь… но я не могу… да и нечем!

Смериться со своей смертью было легко. Пришло осознание, что моя жизнь ничего не стоит. Она бесценно обесценена. Меня снова терзают мысли о Инге. В смерти невинного создания виноват лишь я. И никто другой. Моё раскаяние никто не услышит. Грехи утопят меня в бурой реке совести.

Меня вдруг сжало с новой силой…

Еще чуть-чуть — и глаза вылезут из орбит, оба хвостика лопнут, выдавив из тела всё говно.

Началась болтанка, после чего я услышал голос, льющийся откуда с небес.

— Червяк! Потерпи, сейчас вытащу тебя. Если будет больно — кричи! Не сдерживай себя. У меня на руках метра четыре кишок, рвать поздно — слишком крепкие. Буду рубить.

Мы не управляем нашей жизнью, но в силах повлиять на чужую.

Глухой удар. Меня тряхануло так, как если бы рядом обрушалась на асфальт чугунная ванна, выброшенная из окна девятиэтажки.

Очередной глухой удар… и боль…

— Червяк! Не переживай, отрубил пару сантиметров. Для нас это не смертельно — отрастёт! — и громко засмеялся. — Потерпи, сейчас вытащу.

Окружающее давление резко поползло вниз. Меня словно выпустили из медвежьих объятий. Кожа ощутила сухой воздух пещеры. Вспышки жара. Затем грубое прикосновение. Не хватало увесистого шлепка по жопе, после которого я бы сделал первый вдох и зарыдал как новорожденное дитя.

— А теперь, Червяк, пора домой. Держите девчонку! — кричал Дрюня. — Полегче с ней! Чтобы ни одной царапинки не ней не появилось! Так, открой ротик, крошка… как не хочешь? А у тебя есть силы сопротивляться? Ну вот видишь. И губки у тебя сухие, а вот кожа вся взмокла. Не сопротивляйся, сделаешь только хуже… Ну же, давай… Твоё мычание сделает хуже только тебе! Не хочешь по-хорошему? Ну смотри, упёртая стерва! Откройте ей рот! А теперь глотай! ГЛОТАЙ!

Своим тельцем я почувствовал, как меня скрутили в комочек, свернули в подобие хлебного мякиша и грубо запихнули в рот. Пальцами протолкнули в самую глотку, отчего тело Инги содрогнулось от кашля, но она настолько была слаба, что я без проблем скользнул в желудок, а оттуда — в кишки.

Я дома.

Больше не надо думать о противном. Больше не надо погружаться в детские воспоминания, среди которых отыскать что-то хорошее будет сродни поискам золота на гнилых болотах. Всё хорошо. Я дома. Теперь можно думать только о хорошем.