Август сжал челюсти. Рука, правая трехпалая рука, тщетно вцепилась в узлы ставшей невыносимо тяжелой оттягивающей спину скатки с пледом. Левая, шарила по боку в поисках рукоятки затерявшегося куда-то меча. Что-то донельзя мерзкое лопнуло во рту перезревшей виноградиной. По горлу растеклась замораживающая гнилостная волна, опустилась ниже, схватила острыми когтями сердце. Заорав юноша кинулся вперед, к сцепившимся великанам, но тут же получив тычок, отлетев на другой конец двора ломая спиной хлипкий забор. Боли не было. Лишь родившаяся за грудиной слабость растеклась по жилам замораживая уже встающее без участия разума тело. А потом мир вздрогнул сдвинулся с места и он увидел. Не левым зрячим, но той дырой, что осталось вместо правого глаза.

На пятачке усеянной горящими черным пламенем костями земли, под серо стальным небом бились чудовища. Невероятная, окруженная фиолетовым дымом смесь паука и скорпиона с лицом безумного старика и гибкая, постоянно меняющая форму, закутанная в темные полосы алого мрака, тень. Мощь сталкивалась с мощью, быстрота со скоростью, хитрость с коварством, ярость с яростью. Огромная волчица метит в затянутую в хитиновый панцирь лапу, оскаленная острыми зубами пасть смыкается на броне оставляя на ней сеть трещин но тут же одергивается спасаясь от клацнувшей у самой морде покрытой дымящейся слизью клешни. Скалозуб бьет могучими когтями и на брюхе паука остаются набрякшие желто-белой кровью полосы, но чудовище, привстав на задние ноги, обрушивается на огромную кошку всей массой. Закованная в черный панцирь грудь гигантского насекомого трещит под натиском могучих клыков. Горная кошка сбрасывает с себя паука, ревет, кидается вперед, тяжелые лапы бьют по воздуху и взрывают землю. Скорпион уходит с линии атаки рваным, ломаным движением. Вставшая на дыбы тигрица рычит и сразу несколько лап паука отлетают прочь оставляя на земле карминово-черное ожерелье из капель крови. Саблезубая кошка рвется вперед, клыки вонзаются в грудь паука. Монстр ревет, серо стальное небо содрогается и по нему расползается сеть трещин. Оканчивающийся жалом хвост бьет волчицу в морду.

Кто-то кричит. Не под серым небом. Здесь Рядом в этом мире. Нет, это не он. Женский, надсадный, визг. Почти звериный, но все же человеческий. Что-то толкает его на землю, тянет за бедро. И устремляется к застывшим посредине перепаханного двора фигурам.

Окруженная ореолом вырванных из тела окровавленных крюков Гретта взмахивает скьявоной и на тонкой шее схватившегося за обух пробившей грудину секиры, старика, расцветает алая полоса. Голова безумца начинает опускаться на грудь.

Медленно словно во сне дикарка отпускает свое оружие и выдергивает из под подбородка обломанное острие засевшей под челюстью сабли.

На проросшую костями землю падает окруженная ореолом разлетевшейся шелухи луковица.

– -

Поплотнее закутавшись в одеяло, Эддард подтянув ноги вжался в угол повозки и машинально огладив прохладную рукоять трости, уставился на танцующие, по слегка покачиваемому поднявшимся ветром, тенту, тени. Устроившаяся в другом конце воза Майя похоже спала сном праведника. Грудь красавицы мерно вздымалась и опускалась, глаза были закрыты. Звук ровного неглубокого дыхания разбавлял сгустившуюся над лагерем тишину, но почему то вызывал лишь тревогу.

В том, что Кирихе спит, не было ничего удивительного. Столь щедро поделившийся запасами улыбчивый рыцарь то и дело подливал им вина. Эддард сам чувствовал, что несколько захмелел. Травница же выпила намного больше. Окруженная вниманием и улыбками, под одобрительные веселые возгласы мужчин она осушила не меньше трех больших чаш и через некоторое время, уже вовсю клевала носом. А вот к нему сон не шел. Более того, с каждой проведенной в кампании паладинов минутой, поселившийся в груди червячок беспокойства рос, набирал силу и начинал все активнее ворочаться где-то под сердцем. Честные, простые и открытые лица вояк, широкие улыбки и доброжелательные взгляды. Что-то в этом всем было… неправильным. Не могут монахи и послушники воинствующего ордена быть столь открыты с незнакомцами. Не станут они устраивать импровизированную пирушку с мясом и вином посреди предгорий. Не бывает так, чтобы среди более тридцати принявших или готовых принять постриг мужчин не нашлось ни одного аскета или фанатика. А этот Леменет… Ну не бывают паладины столь похожими на… паладинов. Слишком латник был… правильным. Шаблонным. Словно актер играющий роль молодого героя времен первого похода. А эта показная доброжелательность? Улыбки. Смех. Взаимная нелюбовь ловчих и монашеских орденов уже давно стала в империи притчей во языцех. Учредив институт ловчих, престол Наместника отобрал у монахов-воинов изрядную долю власти, и хоть случилось это более чем двести лет назад, склоки, и безобразные драки до сих пор случались с завидной периодичностью. Поэтому, когда всадники представились посланниками Белой длани, одного из самых фанатичных, известных своей строгостью, аскетизмом и доходящей до жестокости жесткостью, ордена, Эддард был готов ко всему. Высокомерию и брезгливости, презрению, нарочитому игнорированию, вплоть даже до «случайного» болта из арбалета куда-нибудь под ноги. Но такого радушия ожидать было нельзя. Что-то было неправильно, он не мог ничего доказать. Улыбки? Шутки? Смех? Доброжелательность? Быстрые взгляды за спиной? Все это можно объяснить реакцией на красавицу Кирихе. Пусть и давшие обет безбрачия, мужчины, вполне естественно пытаются привлечь к себе внимание встреченной ими женщины. Краткая молитва, где только один Леменет знает слова, а остальные неразборчиво бормочут себе под нос? Стоит ли много требовать от пусть и монахов, но прежде всего воинов, половину жизни проводящих «в поле», за пределами стен монастырей и конечно далеких от изучения катехизиса. Свежая баранина в седмице пути от ближайших поселков? Возможно, они встретили идущий на торжище обоз или просто наткнулись на отбившуюся от стада и потерявшуюся в горах овцу. Слишком новые доспехи, пелерины и упряжь для коней? Не обмятые седла? Ну что же возможно брат-интендант решил заменить снаряжение перед выходом своих товарищей на очередное задание. Каждый факт можно объяснить, каждое обстоятельство не значит ровно ничего, но почему же ему так неспокойно? Это напоминало ему степи. Сулджуки, несмотря на формальный более чем полувековой мир с империей, не любят чужаков. И если в селении тебя встречают угрюмым молчанием, сжатыми кулаками, а в руках мужчин помоложе, будто бы невзначай появляются вилы и серпы, значит все в порядке. Значит можно договариваться. Торговаться за еду, воду из колодцев, задавать осторожные вопросы и выслушивать не менее настороженные ответы, можно даже оставаться на ночлег, который, может быть и без радости, но принуждаемые обычаями и законами гостеприимства тебе предоставят. Но если деревня встречает тебя улыбками и закатывает по твоему прибытию пир… Самое время оттуда убираться. Причем как можно скорее. Потому что это может значить только одно. Весточка ближайшей банде «братьев степи», уже послана и стоит тебе отъехать от аула на пол лиги, тебя будут ждать стрелы и острая сталь. Больше всего сейчас Эддарду хотелось бы растолкать травницу и поделится своими подозрениями. Но что он ей скажет? Что цу Гернхарт слишком любезен? Что видел, как у пары всадников при взгляде на нее странно блестели глаза? Что снаряжение монахов выглядит, будто им пользуются не больше пары седмиц? Что дозоры расставлены так, словно паладины не сколько опасаются нападения извне, сколько, явно не хотят того, что кто-то выйдет за пределы их стоянки незамеченным? Что ему не дали покормить коней, отговорившись, что сами все сделают? Глупости. Игры разума и паранойя вызванная усталостью событиями последних дней. Ну, хорошо. Допустим он поделится своими подозрениями и Майя ему поверит. Что им делать дальше? Прорываться из лагеря и бежать в горы? Ночью? Не зная троп и укрытий, не имея опыта ухода от погонь? От тридцати с гаком вооруженных мечами и арбалетами латников? Или сражаться с целой ротой вдвоем? Нет. Надо что-то сделать. И все, что он может сейчас это проверить свои подозрения. Хоть это и страшно. Но надо смотреть страху в глаза. Если ты чего-то боишься — либо делай сразу, либо не ной потом, что так вышло.

Решительно встав, Эддард одернул полы куртки, подхватил трость, выбрался из фургона и огляделся вокруг. Что же. Леменет не соврал. Костры действительно разожгли. Не жалея топлива и с явной целью не сколько согреется сколько осветить весь лагерь. Пара дежуривших у куреней закованных в доспехи мужчин, даже не обернулась, казалось всецело занятая поджариванием над огнем насаженных на палочку маринованных в вине колбасок. Еще трое устроившиеся на расстеленном у костра одеяле шепотом переругиваясь, лениво играли в кости. Ученый нахмурился. Еще одна странность. Несмотря на ночное время, и расставленные дозоры, никто из мужчин не снял доспехов. Лишь некоторые избавились от шлемов. А ведь во всем этом железе не то что ходить, просто сидеть тяжело. Коротко кивнув игрокам, цу Абеляр оглядел дальний конец стоянки. Загнанные в наскоро выстроенный из срубленных кустов и еловых веток, кораль, кони спали, чуть заметно покачивая низко опущенными головами. Из дальнего шалаша слышались приглушенные голоса и смех. Стоящий наособицу привезенный монахами с собой шатер цу Гернхарта щерился приоткрытым клапаном. Внутри было темно. Рыцарь либо спал, либо находился где ни будь еще. Демонстративно покрутив головой, Эддард, тяжело опираясь на трость, вразвалочку двинулся в окружающую лагерь темноту.

— Эй. — Выросший словно из ниоткуда латник, кажется представившийся во время ужина Мраком, мягко, но настойчиво придержал ученого за локоть. — А ты это куда намылился, господин хороший?

— Кхм… — Так же осторожно, будто боясь испачкать закованные, несмотря на ночное время, холод и вездесущую сырость, в тяжелое железо пальцы, Абеляр высвободился из захвата и развернувшись к остановившему его мужчине смущенно улыбнулся. — Как бы правильно сказать… Мне ну… В общем…

— А-а-а. — На тронутом оспой лице латника появилось понимание. — До ветру, значит… Это понимаю. Небось, уже возраст не тот, чтобы по горам скакать да на земле спать, господин хороший, да? Я и сам бывает, как спину простужу так по десять раз за ночь встаю.

— Ну тогда… — Эддард широко улыбнулся и сделал шаг к отделяющей свет от тьмы границе.

— Стой, господин хороший. Не велено туда ходить. — Тут же нахмурившись Мрак вновь схватил ученого за рукав. — Опасно там, господин. Вдруг тебя волк за естество ухватит, а мне отвечать. Или споткнешься да ушибешься. А господин цу Генрхард командир лютый. Ежели с тобой, что случится, разжалует меня из десятников и заставит каждый вечер с мешком камней вокруг стоянки до упаду бегать. Не. Так не пойдет. Вон туда иди. Ткнув куда-то за шалаш мужчина криво усмехнулся.