Что он с ней сотворил? Разве человек способен на такую жестокость? Это… существо. Оно безумно. Совершенно безумно.

Разлившийся в животе страх качнулся уступая место горячей волне гнева. Пальцы сжались на рукояти скьявоны.

Чего ждет Сив? Он же еле на ногах стоит. Один удар и…

— Бойкая. — Хохотнул старик и мотнув клочковатой, спадающей на грудь засаленной бородой, откинув голову поскреб заскорузлыми ногтями живот. — Игрушечка-то. Бойкая для южаночки. Пришлось ее немножко охолостить. Хорошая развлекушка.

Гретта чуть слышно замычала.

— Шлеп! — Движение было легким, почти неразличимым, но женщина, отлетев в сторону на добрый десяток шагов кулем повалилась на землю.

— О чем это я?. — Почесав в затылке, старик сплюнул под ноги. — Невоспитанная. Старших перебивает. Задницу мне вылизывать не хочет. Брезгует. Не уважает. А зря. Ох, зря… Мое имя от гор и до моря знают. Да. Знают. Дрожат и ссутся, только стоит услышать. Золота полный сапог отсыпают, чтобы я в их воинстве бился. Ярлы, таны, конунги… Грязь… Жалкие, мелкие людишки… На кой мне золота. Старому медведю нужна кровь. Да. А кровь нынче пошла жидкая. А ты знаешь мое имя здоровила? Помнишь, кем тебя пугали в детстве?

— Сейчас ты скажешь, что тебя зовут Гларэ’д Мак Крэ. — Криво усмехнувшись, дикарка.

— А ежели скажу?.. — Серия судорог прошла сквозь тело старика. В уголках глаз выступили слезы. — Что? Не обделаешься? Не упадешь на колени перед Старым медведем?

— Отдашь? — Перекинув топор на плечо, великанша качнувшись с носка на пятку, склонила голову на бок и облизнув губы покосилась в сторону не подающей признаков жизни гармандки. — Ты же ее сломал почти. Вон лежит еле дышит. Зачем тебе такая? Корми ее, следи, чтоб ночами не замерзла. Морока одна.

— Хм-м-м. — Запустив руку в исподнее старик достал оттуда подгнившую луковицу и задумчиво оглядев со всех сторон вгрызся в нее пеньками зубов. На землю упали пара капель сока, посыпалась шелуха. — А может лучше ты мне отсосешь?

— Я заплачу. — В голосе Сив слышалось явное напряжение.

— Конечно ты заплатишь. — Фыркнул старик. — Твой дух маленький и слабый и не хочет со мной драться, так? Не хочет лезть сюда. Видит. — Окинув двор широким жестом старик хихикнул. — Видит что это мое место. Мой дом. Мои долины. Твоя вторая сторона ссыться под себя и прячется как дворовая шавка, почуявшая волка. Ты слишком провоняла имперцами, шлюшка. Заразилась их страхом. Ты слабая, жалкая, мелкая. И всегда была такой. А потому ты мне заплатишь. Конечно, заплатишь, а потом отсосешь. И задницу мне лизать будешь. А потом все по новой. Снова и снова пока мне не надоест. Если будешь хорошо стараться, я дам тебе шанс уйти. Только южанчика-то ты мне оставишь. Погляжу как они с этой. — Кинув в сторону скорчившейся на земле Гретты чудовищный старик хохотнул, — Кувыркаться будут… Знаешь… — Голос чудовищного старика сорвался на доверительный шепот. — Я как-то, помнится поймал двоих. Легионеры или как их? Строили из себя воинов. Так они друг друга в жопы драли, даже когда я им из шкуры на ремни распускал. Аж похрюкивали. Любят они жизнь. Цепляются до последнего. Но большой папа медведь их все равно забрал. Да забрал. Так и сдохли. С херами в жопах.

— Поучительно. — Медленно кивнула дикарка. — Постараюсь это запомнить.

— А знаешь, что. — Глаза безумца сощурились превратившись в сверкающие ледяные щелочки. — Выпердывайся-ка ты отсюда, пока цела. Я сегодня добрый.

— Когда ты потерял свою вторую половину. Когда понял что твое колесо остановилось. Когда убил их. Своих родных. Свой клан… — Перенеся вес на правую ногу, дикарка медленно обвела взглядом двор. — Десять зим назад? Двадцать? Ты помнишь, что ты тогда почувствовал? И как ты живешь зная, что они сейчас смотрят на тебя?

— Двадцать семь зим. — Повертев в пальцах луковицу старик с хрустом распрямил спину. — И я помню это как будто все было вчера. Это было хорошо. Сладко. Ты не представляешь, как они кричали. О-о-о… Как они кричали. Сначала я брал их по одному. А потом, когда мужчины нашли наконец у себя в штанах яйца и пришли меня убивать, я наконец славно повеселился. Да… Хорошее было времечко. Натанцевался на славу. А потом пировал пол зимы. О да. — Закатив глаза безумец затрясся, раздался хлюпающий звук и по исподнему старика расползлось мокрое пятно. На доски крыльца упало несколько коричневых капель. — Ах, эти воспоминания. Продолжил старик как ни в чем не бывало. Старый медведь был доволен. Я был доволен. А они это заслужили. Каждый из них. Мелкие. Никчемные. Зачем было меня выгонять? Зачем отправлять сюда? Зачем оставлять в одиночестве словно ставшей бесполезной шавку? Почему не давали вдоволь крепкого меда, хлеба и молодых девок? Почему не кланялись при встрече? Они были гадкими, слабыми, бесполезными и тоже начали вонять югом и сраным белым богом. Потому я их и забрал. Это было так забавно…

По щеке старика побежали дорожки слез, но взгляд оставался острым.

— Ты сам боишься. — Голос северянки неуловимо изменился, стал глухим, скрежещущим, полным. — Духи говорят сегодня твой последний день.

Неожиданно налетевший ветер колыхнул облепляющие череп хозяина дома жидкие пряди и он улыбнулся. Открыто, честно, радостно.

— Ты еще не поняла, да? Каждый день, последний. — Бережно переложив наполовину обгрызенную луковицу в левую руку старик взмахнул правой и в его ладони, словно по волшебству, возникло нечто напоминающее, то ли искривленный, выгнутый дугой, меч-шотел, то ли восточную саблю. Длинная и обманчиво тонкая, изрядно тронутая ржавчиной полоса стали блеснув зазубринами на лезвии со скрежетом прошла по доскам крыльца оставляя в грязи след ощетинившегося щепой прогнившего дерева. — Я взял эту штуку в походе на юг. Когда мы встали перед городом южан. Он хорошо горел, этот город. Я первый вошел на стены. Они рубили меня мечами и топорами, кололи копьями, засыпали стрелами но великий отец, Медведь — смерть, объял меня и я тогда убивал их дюжинами. А мелкий южанчик у которого я эту железку отнял так забавно визжал когда я насадил его на копье… Да. Он выдержал почти седмицу. Эти мелкие людишки, так цепляются за свою никчемную жизнь. За свое тело. Прямо как ты… Знаешь, чего-то устал я языком болтать. Да и кости сегодня ломит. Так что придется этой одноглазой развлекушке твой труп трахать. Интересно получится у него изливать семя, когда ты вонять начнешь?

Луковица взмыла вверх.

— А-Л-Л-И-К-Х-О-Р-РА-А!

— Г-Р-А-А-Н-Н!

Два боевых клича прокатились по двору складываясь в гром. Каким-то невероятным образом разделенные не меньше чем дюжиной шагов дикарка и огромный старик оказались лицом к лицу. Топор и сабля столкнулись, высекая искры. Секира дикарки описав восьмерку дернулась к лицу противника, тут же двинулась назад, подток, ядовитой змеей метнулся в живот. Сабля встретила оружие на пол пути, закрутила, отбросила в сторону секанула. Наискось, метя в висок прочерчивая на одернувшейся от острого железа коже алую полосу. Нырнув под клинок, дикарка пнула старика ногой в пах, но он дернувшись будто адская марионетка ушел в бок и вцепился дикарке в грудь. Затрещала льняная ткань рубахи. Вывернувшись из захвата великанша попыталась боднуть безумца лбом в лицо, снова пнула, на этот раз в голень, рубанула сбоку. Но старик совершенно нечеловеческим образом извернувшись, утек от ударов как струйка дыма. Сабля проскрежетала по древку секиры и не убери горянка пальцев лишилась бы их. Очередной взблеск слали, сноп искр, слившийся в беспрерывную какафонию скрежет железа… Сив отступила. На шаг другой, потом третий. Кровь из раны на лбу залила лицо кровавой маской, из под которой блестели глаза. Сосредоточенные, не моргающие пылающие яростью. Сталь снова столкнулась со сталью, все быстрее и быстрее пока лязг и визг железа не слился в режущий ухо гул.