— А-а-а…

— Пасть закрой, муха залетит. И задом шевели, — и он шагнул под сень высокого шатра.

Девчонка стушевалась и зажалась: ей непривычно, он не говорил раньше так грубо. Только умишка-то достало, чтоб понять: лучше сильней не раздражать — и она заспешила следом в полумрак шатра.

Он сам заметил, что мгновенно подцепил привычную манеру речи — и прежде-то великим мастером словесности не слыл, только и мог, что Книгу прочитать, а на войне и вовсе приучился не задумываться, всех херами крыть. Пока шел по глуши, вроде бы вспомнил речь нормальную, а тут, да еще взвившись чуть… Переживать об этом он не стал, рукой махнул — не сахарная эта девка, попривыкнет.

Лишь только против света дня казалось, что в шатре темно; на самом деле сумрак разгоняло множество магических огней — мертвых и неподвижных по сравнению со светом настоящим и живым. В густой застойной тишине от них делалось жутко.

Девка, разинув рот, смотрела, как они парят, как блеклая белесая голубизна расцвечивает все в свои оттенки. Йотван пихнул ее в загривок, чтоб не отставала.

Шатер был почти пуст — без малого все раненые вышли кости греть, а полусестры отдыхали где-то по углам, укрытые тенями. В игре зловещих резких контуров не сразу можно было различить почти что неподвижный силуэт целительницы — одни глаза скупо следили за вошедшими.

Орденский плащ скрывал грузное тело; сразу над воротом — мясистый второй подбородок, выше — морщины и уродливые старческие пятна. Седые волосы в магическом свету казались синеватыми, а неживые неподвижные глаза — еще мертвей и неподвижней наколдованных огней. В старухе жизнь едва ли теплилась.

— С запада? — только и спросила она безучастно.

Йотван кивнул и подтвердил. Девка из-за его спины разглядывала то целительницу, то парящих светляков. Рыцарь не удивлялся ее поведению и сдерживался, чтобы не отвесить подзатыльник — для мелюзги, росшей в селе, обыкновенную колдунью встретить — дело необычное, а уж целительницу… С таким-то редким даром они все наперечет.

Особенно теперь.

Йотван на миг задумался, скольких сестер похоронили те из них, кто возвратился с Полуострова.

Старуха девку вовсе игнорировала, Йотвана поманила пальцем. Он морду искривил с такого обращения, но промолчал — эта, под черным ватмалом с зеленым пламенем, женщина знатная, а не безродная сопля, едва ли разменявшая третий десяток, как те серые плащи. И пусть по ней и не сказать, какой же из семи Великих Домов Лангелау породил ее, а все-таки кому-то из них она верная дочь.

А впрочем, из шести. Вряд ли бы женщину из Мойт Вербойнов посадили здесь — найдется ведь какой-нибудь озлобленный брат, слишком много видевший на их земле, и слишком много там оставивший… Целительницами вот так раскидываться Орден бы не стал.

И Йотван молча подошел, не пререкаясь. А женщина, въедливо щурясь, пальцы сжала на его руке — хватка до боли цепкая и резкая, точно у сокола. И он почти ждал боли от когтей — но вместо этого целительница его отпустила чуть ли не брезгливо.

— Здоров, — угрюмо буркнула она. — А девка что?

— Девка из Мойт Вербойнов.

Женщина подняла глаза.

— Ну и зачем ты ее притащил? Как будто мало этих нечестивцев набежало с Полуострова.

— Оттуда набежали орденские братья, не побоявшиеся ради веры поднять руку на родную кровь. Все нечестивцы догнивают там, среди чумы и мертвецов.

Целительница пропорола его взглядом и не стала отвечать — к малявке потянулась. Та ближе не шагнула — жалась в стороне, едва ли не скулила; опасалась. Йотван не церемонился: еще раз хлопнул по загривку, подтолкнул — и девка пролетела в руки женщине, не пикнула, только лишь зыркнула. В глазах снова не осень — пламя. Очень злое.

Когда целительница цапнула ее за руку, девчонка зацепила на губе чешуйку и оторвала; на ранке набежала кровь. Зато не пискнула, ни когда пальцы сжались чуть не до кости, ни когда женщина вдруг дернула наверх рукав затасканной дырявой котты, и жесткая ткань содрала с нарыва корку ссохшегося гноя.

— Здоровы оба. Этой рану вычищу — и уходите.

Йотван почти не обратил внимания на тон целительницы; девке удивился. Он раны до сих пор не замечал: рукав-то длинный, без того весь грязный — пятно очередное видел, да и Духи с ним, а сама мелкая не жаловалась.

— Чего не говорила-то?

Девка, нахохлившись, молчала, а он почувствовал себя ужасным дураком и только больше взвился.

Целительница медленно переводила между ними снулые глаза и доставала нож и чистое тряпье. С мелкой не церемонилась — в пальцах зажала руку, как в тисках, взялась за дело, и голову не подняла, ни когда девка затряслась с испугу, ни когда та заскулила. Стерпела, впрочем, все равно достойно: не рыдала и не ныла, не пробовала вырваться, только еще сильнее губу закусила.