Она уж было собралась что-то еще спросить, но вдруг лицом переменилась и без слов ему за спину указала. Йотван взглянул — от леса к ним шел человек.

Женщина в красной котте ковыляла чуть неловко — не спотыкалась, не хромала, просто скованно шла и нетвердо. Солнце, стоящее в зените, ослепляло — не разглядеть ее лица.

Йотван встал и шагнул вперед, взбираясь от воды на маленький пригорок.

— Ты кто такая будешь? — крикнул он.

Щурился, напрягал слух, но — напрасно: только невыносимо яркий свет и птичий крик; не разобрать ответ.

— Остановись! — потребовал он громче. — Ближе не подходи!

Женщина не остановилась — все плелась. Если что и сказала — слышно не было.

Йотван взялся за меч — на этот раз широким жестом, показно — чтоб видела. Мало ли, что с нею — больная ли, из ближней ли деревни, кем-то разоренной, тварь ли, человеком притворившаяся? Лишь бы не лезла ближе, дала рассмотреть себя сперва.

Но женщина все шла.

Тогда Йотван меч выхватил. Кто бы там ни был, если не боится орденского рыцаря — добра ждать нечего. Он только коротко взглянул на девку — та ничего еще не поняла, но жалась у мостков, больше встревоженная, чем испуганная.

И птицы эти, Духи бы их драли, все не замолкали, все орали и орали. Вороний крик, казалось, навсегда застрял в ушах.

И тут вдруг набежала тень. Тонкое облачко — еще только предвестник тянущихся из-за леса туч — едва-едва сумело прикрыть солнце.

Тогда-то Йотван наконец и разглядел: котта не красная — она в крови. Вся, от подола до разорванного ворота.

Он несколько мгновений не способен был понять, как это так — все видел, только в голову не лезло. Видел, что кровь свежа, еще не начала буреть; видел, что капли то и дело падают и пачкают притоптанную траву; видел и развороченную шею с перебитыми ключицами. Знал, что с такими ранами уж не живут.

Но женщина все шла.

И тут он выругался. Наконец сообразил.

Сплюнув, он взялся за родную рукоять второй рукой и больше уж не ждал — пошел вперед, а с шага сразу перешел на резкий выпад. Женщина отшатнулась — валко и неловко, но уж слишком быстро, слишком странно — не так бы увернулся человек. Она так и остановилась, в неудобной полунаклоненной позе, замерла, и только голову по-птичьи повернула.

Бессмысленные мертвые глаза не видели, но все-таки она смотрела. Двигала челюстью, как будто бы училась ею пользоваться, слова на языке катала — не сразу вышло с ними совладать.

— Зачем… ты…

— Молчи, тварь!

Йотван опомнился, точно освободился от оков ее дурного взгляда, и опять напал. Но мерзкая неправильность и чуждость интонаций не давали позабыть слова, вороний крик давил на голову и все мешал собраться. Удары проходили мимо.

Тварь оказалась верткая и тело берегущая. Она не щерилась, не злилась и как будто вовсе позабыла, что такое мимика — лицо обвисло маской, растерявшей всяческое выражение. И только когда кончик меча все же щекотнул тонкую руку, она шарахнулась заметнее, будто испуганная, на мгновение задумалась — и припустила прочь.

Йотван, отчаянно ругаясь, бросился за ней — по счастью, бегала она неловко, словно не привыкла еще к двум своим ногам. Он рубанул ее всем своим весом, сверху вниз — хрустнули кости; рыцарь чувствовал, как те ломались, пока меч в них не застрял.

Женщина не кричала — вообще не издала не звука — вместо того летел вороний крик. Только попробовала дернуться и снова побежать, а не сумев, остановилась, будто бы в задумчивости. Дернулась еще пару раз, пытаясь разобраться — меч накрепко застрял. И лишь тогда она тягуче обернулась.

Лицо ее по-прежнему не выражало ничего, но Йотван все же испугался в этот миг — какое-то чутье сказало ему, что сейчас надо бежать. А тварь сделала шаг назад — так же естественно, как если бы пошла вперед. Меч уперся во что-то, мерзко скрипнул, но поддался — и тело сдвинулось по лезвию. Тварь чуть замешкалась и с хрустом довернула голову, свернув и без того распотрошенную до мяса шею. Руки вцепились в плечи Йотвану — им не мешало то, как выворачиваются суставы.

Он бросил меч и торопливо отшатнулся, вырвался, выхватил кинжал и принялся колоть тварь — в спину, в бок; куда придется, лишь бы поскорее, пока не опомнилась и не сумела совладать с неловко вывернутыми руками.

Остановился, только когда понял, что страх сбил дыхание, и он хрипит и задыхается — шарахнулся назад.

Тварь чуть шаталась, но стояла. Помешкала — и снова с жутким хрустом повернула шею, чтобы взглянуть на него.

Шум сердца в собственных ушах сумел перестучать вороний крик — птиц Йотвану было почти не слышно. Он тяжело дышал и медленно осознавал, что остается делать.

И прежде знал, что мерзость эту сложно убивать, но лишь теперь, лицом к лицу и без единого помощника, сумел понять, насколько. Он ведь сперва подумал: мелочь, ерунда! Видал ведь на войне подобных, но слепивших себе тело из десятков, если не из сотен мертвецов, и много лучше им владеющих; видал и тех, что даже говорят и заговаривают тебе зубы, не давая распознать себя…