Когда он скрылся за углом, никто не потрудился сказать ему, что она уже замужем. Связующий ритуал был завершен.

Драко посмотрел на пергамент в своих руках. У него были остатки двух списков, и он с растущим ужасом осознал, что вместе — и по отдельности — они представляли всю полноту его жены.

Вокзал Кингс-Кросс был заполнен беспокойными родителями, которые приехали пораньше, чтобы встретить своих детей. Драко знал, что Поттеры и Уизли заметили его, и хотя с годами их отношения стали намного дружелюбнее — по необходимости, — он никогда не чувствовал себя комфортно рядом с ними, особенно в семейных ситуациях.

Гермиона, конечно, никогда приходила на Кингс-Кросс с ним. В магическом сообществе ходили слухи, что она ведет замкнутый образ жизни, с неодобрением относится к своей славе героини войны и старается не попадаться на глаза общественности. Дети понимали это, поскольку всю свою жизнь боролись со странной болезнью своей матери.

С одной стороны, она была невероятно умна и могла мгновенно выдать полезную информацию. Она также была невероятно искусна в выполнении любого дела, которое ей поручали, и выполняла его без вопросов, когда ее просили Малфои. С другой стороны, ей было трудно поддерживать непринужденную беседу, и она часто казалась незаинтересованной во всем, что не имело отношения к ее детям.

Драко потратил немало времени, пытаясь придумать, как обойти ее послушание, когда дети были еще недостаточно взрослыми, чтобы понимать, что их мать готова выполнить буквально любой их каприз, и они, сами того не ведая, были склонны отдавать возмутительные приказы.

Он старался не думать о том, что его жена ждет его дома, если, конечно, ожидание — это действительно то, что она делает. Она сидела. И она все еще будет сидеть, когда он вернется домой с детьми, так что, возможно, это действительно можно назвать ожиданием.

Рождение детей было довольно сложной ситуацией. Не из-за самой беременности, конечно. Гермиона безропотно принимала все свои зелья, ходила на все приемы к врачу, ела именно то, что ей было сказано, и в точности следовала всем инструкциям.

Нет, трудность заключалась в том, чтобы она забеременела. Драко был потрясен, поняв, что его жена больше похожа на незнакомку со знакомым лицом. Он никогда не думал, что будет скучать по язвительному характеру Грейнджер, но у женщины с ее волосами и телом не было ее глаз. Эти глаза были нежными, но пустыми, и от этого у него внутри все переворачивалось. В течение нескольких месяцев он не мог заставить себя консумировать брак. Он изводил себя, пытаясь найти контрзаклинание, тратил галеоны, нанимая всех специалистов, которых мог найти в этой области.

Каждый прожитый месяц изматывал и его, и Поттера, который не покладая рук пытался выяснить, что Гермиона с собой сделала. После первых двух месяцев Поттер смягчился и позволил Гермионе остаться в поместье. Как жена Драко, она принадлежала этому месту, и когда стало ясно, что Малфои не представляют для нее никакой опасности, это казалось единственно разумным приспособить девушку к условиям ее постоянного проживания.

Люциус ничем не мог помочь. Он не понимал, из-за чего весь сыр-бор. Насколько он мог судить, грязнокровка наконец-то узнала свое место, и он подумал, что это было особенно удачно, потому как семья Малфоев могла пользоваться ее именем и репутацией, и не была обременена ее сложным характером.

Он даже предложил зачать наследников Драко, если у того по-прежнему будут проблемы с консумацией.

Это стало последней каплей, и Драко выгнал отца из своего крыла поместья, установив защитные чары от его проникновения — потому что он понятия не имел, означает ли пункт «Верность» в списке верность мужу или семье Малфоев — и он, наконец, консумировал брак.

Во время этого действа она была податливой и восприимчивой, можно даже сказать, довольной. И Драко пришлось прикусить губу, чтобы не отдавать ей приказы, которые заставили бы ее вести себя как более нормальную жену, более нормальную женщину.

А потом он расплакался. Громкие, горячие, раскатистые рыдания, потому что он никогда в жизни не чувствовал себя таким грязным, таким бесполезным и беспомощным.

Но девять месяцев спустя родился Скорпиус. Это событие стало самым радостным днем в его жизни. В тот день он снова плакал, теми же громкими, раскатистыми рыданиями, которыми был отмечен день зачатия Скорпиуса, и знаменитый Гарри Поттер неловко обнял его и похлопал по спине.

Однако это были слезы облегчения, а Гарри не мог знать о страхах, которые преследовали Малфоя в течение девяти месяцев. Что малыш Скорпиус родится каким-то чудовищем. Что он выйдет из утробы с выражением безмятежного равнодушия и пустыми глазами. В ту минуту, когда он начал хныкать и размахивать своими бледными ручонками, а копна светлых волос на его голове была такой тонкой, что просвечивала насквозь, — как у обычного ребенка, Драко заплакал. Он крепко прижимал к себе маленькое тельце и обещал, что независимо от того, что еще он сделает со своей жизнью, он будет хорошим отцом.

Каллисто родилась два года спустя. Когда Драко объявил, что Гермиона снова беременна, Джинни и Гарри старательно сохраняли безразличное выражение лица, которое затем быстро сменилось на деланную веселость и соответствующие случаю поздравления. Но, хотя они никогда не высказывали никаких упреков, они знали.

Не всё, конечно. Они не могли знать, что Драко был в таком отчаянии, в такой безысходности, что ему было так чертовски одиноко, что он пришел к жене, которая разделила с ним постель. Она, конечно, не отказала, давным-давно дав свое согласие на полоске пергамента. Он обнял ее и пожелал, чтобы на мгновение, всего на мгновение, она снова стала Грейнджер. Он прошептал ее имя, и на какую-то долю секунды ему показалось, что он увидел, как что-то промелькнуло в ее глазах. Это была всего лишь игра света, но ему этого хватило, чтобы испытать небольшое облегчение, в котором он отчаянно нуждался. После этого слез не было, только отвращение к самому себе, с которым он научился жить, и мучительная тоска, которая никогда не проходила.