Мужики уже рыскали в недрах машины. Гарри стоял у погрузчика, склонившись над ИКСО-3, оценивая, можно ли спасти механику. Седой, как всегда, наблюдал молча, но не без интереса.

— Ты что, снова в портал собрался? — пробормотал он, глядя на меня из-под нахмуренных бровей.

Я покачал головой:

— Нет. Нужно осмотреть периметр. Отправь ребят — тех, кто экипу ОАИХов экипируют. Пусть патрулируют. Как вернусь — соберёшь отчёт. Если порталы расползлись вокруг у нас — будет бойня. Чую, если вылезут сразу трое-четверо... Изуверов даже я не уверен, что удержу такую свору.

Он кивнул. Спокойно. Понимающе. Без паники. Мы оба знали, что время пошло.

Я направился вниз от бараков. Там были завалы. Бетонные ребра мёртвых зданий, остовы труб, сгоревшие участки коммуникаций. Эта зона — слабо просматриваемая. Условный «второй круг» после удара. Периметр.

Проходя мимо руин, я чувствовал, как пыль цепляется к дыханию. Пепел и уголь, впитавшие смерть, прилипали к коже. Тут бомба только скользнула краем — не уничтожила, но исковеркала. Дома — сплющенные, как игрушки. Фундаменты — разорваны. Улицы — едва читаемы.

Чуть дальше зияла яма. Гладкая. Мёртвая. Протянувшаяся на десятки километров. Эпицентр удара. Там, где когда-то что-то было, теперь не осталось ничего. Только стекловидная поверхность и обугленные фрагменты арматуры, торчащие, как кости исполинского трупа.

Я продвигался вглубь. Медленно. Тихо. Шаги отдавались пустотой. Вглядывался в мрак разрушенных улиц, пытаясь уловить мерцание — любой след иного. Но пока — ничего. Ни всполохов, ни шепотов. Лишь холод, запах плавленого железа и ощущение, будто мир затаил дыхание перед чем-то большим.

Пробираясь сквозь неосвоенные руины остатков города, я сканировал взглядом каждый закуток, будто надеясь на чудо. Но чуда не случилось. Ни одного портала, ни звука, ни теней — только мёртвое величие Хайденвальда, погребённое под пеплом и временем. Разрушенные стены, выжженные дороги, оплавленные остовы транспорта, вросшие в землю, как железные кости павшего титана. Всё говорило: здесь была жизнь. И теперь здесь — только память.

Я вернулся. У импровизированной беседки у бараков сидел Седой, нервно постукивая пальцами по фляжке. Перед ним — две чарки чего-то крепкого. Он не сразу меня заметил, но как только я подошёл, выдал:

— Грим, ну как?

— Пусто, — коротко бросил я, стряхивая с себя пыль мёртвого города.

— А вот у нас — нихера не пусто.

Рядом с ним стояли двое. Мет и Рон. Здоровые, как старые турели. Уже экипировались в ОАИХовскую немного усиленную экипировку с трупов. Грубая, с потёртой символикой. Сосланы год назад из более пригодной зоны каторги, если память не изменяет — в нашу глушь, на границу живого. Дальше нас были только пустоши, сожжённые антиматерией.

— Прошерстили север и юг, — начал Мет. — Два портала. Один — как тот, что ты зачистил. Второй... в полтора, а то и два раза больше. От него разит, будто саму смерть сдерживают.

Слушал я молча. Лицо каменное. Но внутри уже складывал картину. Расползание. Угроза. Эскалация.

— Что будешь делать? — Седой разливал по кружкам. Предложил.

— Коньяк. Давно не пил такой вкусноты. Будешь?

Я мотнул головой:

— В термитах отказался. Алкоголь на войне — лишняя смерть.

Он фыркнул:

— А мы тут не живём. Мы выживаем.

— Может быть. Но пока стоим — жить будем сказал я.

Я помолчал, затем добавил:

— Уже заполночь. Тело гудит. Нужно поесть и лечь. Утром пойду в сторону порталов. Пока — поставь патрули. Если хоть что-то странное — буди. Без предупреждения.

Седой кивнул. Привычно. Без лишних слов. Подал мне пайок, стянутый с мёртвых бойцов ОАИХ. Я взял. Шёл к бараку, чувствуя, как пустота в животе рвётся наружу. Уселся. Раскрыл. Ел быстро. Системная регенерация — проклятие и дар. Тело требовало топлива. Энергия уходила в восстановление.

Мы не протянем долго. Без еды. Без воды. Без помощи. Всё держалось на страхе и штыках из лопаты. Нужно было выбираться. Нужно было решить.

Я лёг. Закрыл глаза. Сон пришёл сразу, как удар.

...

Мне двадцать три. Я дома. Не на поле боя. Не в грязи. Дома. Настоящий дом, с запахом старых стен, скрипом половиц и тяжестью тишины, которую не прерывает тревога. Начальство впервые за год дало увольнительную — как подачку собаке, вернувшейся из ада. Я сижу за столом. Отец рядом. Мать варит суп. Запах — божественный. Настоящий. Не брикет. Не порошок. Еда. Настоящая. Такой не бывает на передовой.

Сестра Алиса молчит. Уже почти взрослая. Лицо ещё детское, но глаза... глаза видели слишком много. Она смотрит на меня, будто запоминает каждую черту. Каждую складку на лбу. Каждую тень под глазами. Она знает — я снова уйду. Знает, что шанс возвращения — ничтожен. В её глазах — не слёзы. Принятие. Как у солдата. Только ей не место в этом мире. Но он уже нашёл её.