Ее голос звучал мрачно, напугано и как-то обреченно. Я потянул пистоль.

Волчок вынырнул из темноты, приложил палец к губам, подмигнул мне и ловко обогнув Светлану Юрьевну, но так, чтобы она его заметила, нырнул в темноту. Она выдохнула, села на снег, закрыла лицо руками.

Я подошел ближе. Не убирая и даже не опуская пистоля встал подле нее, привалился к дереву. Она взглянула на меня, кивнула и вновь зарылась в ладони.

Я же смотрел на нее и думал, что может связывать ее, красивую, получившую образование девушку и вечно грязного, лохматого Степана. Они слишком разные, его поглотила тьма, она не только сопротивляется ей, но и подчинила ее себе. Или я что-то не так понял. Но Светлана Юрьевна сидела на снегу и заливалась слезами.

Она плакала беззвучно, как плачут от обиды или бессилия девочки. Они понимают, что даже истерика в голос не даст ничего, но эмоции сильнее понимания. Сколько раз я заставал Наташку в таких молчаливых слезах. Я помнится злорадствовал тогда, эх зря я так, она же в целом хорошая девчонка. Более того, она моя сестра и единственный ее недостаток в том, что она девчонка.

Я улыбнулся. Воспоминания о сестрах согрели и сердце, и тело, даже пальцы, сжимающие рукоять пистоля и те немного отогрелись.

— Светлана Юрьевна, — тихо, стараясь говорить так, чтобы слышала меня только она. — Можно вопрос?

Она подняла на меня взгляд, как-то по детски, утерла нос тыльной стороной ладони и кивнула.

— Почему пистоли? — спросил я, поднимая оружие. — Почему не револьверы, не пистолеты? Тут же порох в бумаге. Он легко сыреет и пока зарядишь...

— Именно, — не дослушала она. — Именно поэтому. Вы, точнее мы, здесь не одни, у нас есть и другие ученики и они к Данилину не имеют никакого отношения. Ты видел их в столовой и на прогулках. Они не темные, они не мы, они просто люди. Кто-то из них даже не знатный. Но оружие притягивает всех. А с этим большая часть из них обращаться не умеет. Так проще и для нас, и для них. Вообще пистолет есть, у Петра Андреевича в комнате, в сейфе. Хотя Петру Андреевичу он и не слишком нужен. Крестовский способен и пистолем пару голов проломить. Я видела, как, — на губах ее мелькнула улыбка. — Да что он так долго? — она посмотрела в сторону леса, туда где скрылся в ночи Волчок.

Тот словно этого и ждал. Он вывалился из-за дерева, опасливо косясь на пистоль в моих руках. Тулуп расстегнут, ворот рубахи тоже, желваки вздулись, глаза опущены. Он остановился, всхлипнул, выдохнул, поднял взгляд на Светлану Юрьевну и отрывисто, словно гавкал произнес:

— Я нашел Степу, — он опустил глаза.

Светлана Юрьевна кивнула, поднялась, отряхнулась от снега, и гордо подняв голову, пошла по следам Волчка.

За Светланой Юрьевной я не спешил. Знал, что там увижу, хотя и до последнего надеялся, что ошибаюсь. Однако то, как она застыла на месте, как опустились ее плечи, и как всхлипывал идущий рядом Волчок, говорило о том, что я прав. И, как бы мне не хотелось ошибиться, и Степан оказался жив, этого не случится.

Степа был мертв. Я был в этом уверен с того момента, как увидел мертвую девочку. Но пока не увидел Волчка, я надеялся, что ошибаюсь и Степа сейчас преследует супостата, так поступившего с девочкой, но в душе знал, что он мертв. Я не сомневался, что Степа не только сам ее не убивал, но и убил бы любого, кто попытался бы причинить ей вред. И раз она мертва...

Я гнал прочь эти мысли. Мы не были близко с ним знакомы, нас и представили на расстоянии, и виделись мы всего несколько раз, а говорили и того меньше. Однако он был мне странным образом симпатичен. Нет, скорее даже интересен. И дело даже не в том, что он вытащил меня из объятий холода, это что-то внутреннее, что-то необъяснимое. Он пугал меня до дрожи в коленках, но мне всегда хотелось с ним побеседовать. Я чувствовал в нем некую родственную душу.

Глупо конечно, чувствовать родство души в незнакомом человеке. Я и не вспоминал о нем, пока он не попадался мне на глаза. А когда видел его робел, пугался и не решался подойти.

Теперь он мертв и тот наш разговор у меня в комнате, останется единственным. А противоречие между страхом и симпатией так и не разрешится. Я уже никогда не смогу понять, чего в Степе больше, захватившей его Тьмы или же врожденной доброты.

Я дернулся к телу, Волчок перехватил меня:

— Глеб, поверь, тебе не надо это видеть.

— Там тоже, что с Агнешкой? — спросил я, глядя в серое лицо Волчка.

— Там хуже, — всхлипнул он и отвел глаза. — Кровищи там нет, — поморщился он, — если ты об этом, но там хуже. Там все намного хуже.

Я хлопнул его по плечу прошел мимо. Печальную, застывшую статуей из черного мрамора, Светлану беспокоить не стал, подошел к телу.

Не сказал бы, что прям сильно хуже, но приятного мало. Точнее приятного нет совсем, все очень неприятно.

Едва тело обозначилось темным пятном на снежной шапке, как сердце кольнуло ужасом. Странным, необъяснимым, давящим, вызывающим панику. Затем в ноздри проник запах.

Что будет если серу, смешать с порохом, приправить духами с корицей и ванилью, обильно полить кровью и дать ей засохнуть, но не дать потерять запах, бросить на все это щепотку сандаловых палочек, залить раствором хлора. Затем все это перемешать, подогреть, а лучше вскипятить и выстрелить этой смесью в воздух.

Ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Вонь только. Вонь, сбивающая с ног, вонь от которой слезятся глаза, вонь вызывающая рвотные порывы. Заставляющая забыть не только зачем пришел, но и о цели земного существования. Воняло так, что хотелось проклясть это место, вызвать священника и залить все вокруг святой водой. А потом облить керосином и поджечь. Хорошенько так облить!