А фигуры двинулись. Двинулись и рассыпались, чтобы в следующее мгновение собраться вновь. И вновь рассыпаться. И снова собраться.

Я смотрел на этот странный и немного пугающий танец темной энергии и не понимал, что происходит. Фигуры продолжали танцевать с каждым разом поднимаясь все медленней, а рассыпаясь все быстрее. И становясь все ближе. Светлана и Волчок, так и не пошевелились. А Тьма вокруг меня продолжала светиться и жить своей жизнью.

— Ай! — что-то ударило меня в затылок.

— Ай! — еще один удар, сильнее, чем первый.

Я повернулся. Волчок со зверским выражением лица, подкидывал на руке не то покрытый снегом камень, не то, вмерзшую в лед шишку.

— Ты какого черта творишь? — накинулся я на него.

— Он в себе, — отрапортовал Волчок повернувшись в сторону.

— Глеб, — голос Светланы Юрьевны глух и доносится словно откуда-то из утонувшей в болоте бочки. — Глеб, повернись ко мне!

Голос ее слишком тверд, требователен. Такому голосу не хочется подчиняться. От такого голоса хочется держаться как можно дальше. В нем слишком много силы, слишком много власти. От такого голоса надо держаться как можно дальше.

Какие разительные перемены могут произойти в человеке, за какие-то пару часов. За столом она была сама доброта. Когда мы шли по лесу, была готова ответить на все вопросы. сейчас же ее голос холоден, требователен и властен. Уж не темные ли ее захватили.

Я повернулся, нашел ее взглядом. Вот она стоит метрах в десяти от меня, улыбается. В одной руке ее зажат какой-то кристалл, другой она манит меня.

— Глеб, ты слышишь меня? — спросила она.

Я даже слегка обиделся. Слышу ли я ее. Конечно слышу! Она же не в бочке правда сидит. Но голос ее глух, а мои уши словно ватой набили. Я встряхнул головой.

— Глеб! Ты меня слышишь? — повторила она вопрос, а Волчок подкинул на руке шишку.

Шишка. Теперь я был в этом уверен. У него в руках замерзшие шишки, ими он в меня и кидался. Ах ты ж, зараза!

Гнев поднялся во мне. Хотелось в пару прыжков добраться до Волчка и свернуть ему шею. Так же как недавно сделали со Степой.

Степа...

— Глеб! — я вновь посмотрел на Светлану Юрьевну. Она отошла еще на шаг назад, провалилась в снег на половину бедра, но продолжала смотреть на меня, и все так же тянула ко мне руку. — Глеб, — позвала она и на этот раз голос ее не был таким глухим. — Глеб, медленно, очень медленно отойди от тела Степы. Он мертв, и мы ему еже ничем не поможем. Не стоит губить себя. Отойди. Медленно. Очень медленно. Ты ездил на море? Помнишь, как вода тебе мешает идти? Представь, что ты в воде по самую голову, и так же медленно иди ко мне.

— Что за игры? — усмехнулся я, немного отодвинувшись от тела.

— Иди ко мне, Глеб, иди, — Светлана шагнула назад, оступилась, упала в снег. — Ничего, — крикнула она, бросившемуся к ней Волчку. — Ничего. Все хорошо, — она с трудом поднялась. — Глеб, быстрее. Иди ко мне, медленно.

— Так быстрее или медленно? — усмехнулся я.

— Ваша Светлость! Вашу мать! — голос ее дрожал. В нем был страх и практически отчаянье. И «Ваша Светлость» набатом зазвучало в моей голове. Я оглянулся на труп, увидел стоящего на его локте паучка, развеял его. Поднялся.

— Медленнее, — командовала Светлана Юрьевна. — Еще медленнее. Вот так, хорошо. Иди, иди! Не торопись. Молодец! Хорошо.

Я подошел к ней, остановился. Она широко улыбнулась и обняла меня.

— Ты справился. Ты молодец! — прошептала она мне на ухо, прижав к себе.

Я ничего не понимал и стал понимать еще меньше, когда Волчок подскочил ко мне и, не говоря ни слова, отвесил пинка. Да так, что я повалился на снег.

— Дурак, — выкрикнул он. — Разве ж можно так? — он сплюнул в сторону. — Эх расскажу Гришке — темную тебе устроим. А если Крестовскому, то и две, — он снова сплюнул. — Закурить бы сейчас, — Волчок сунул руки в карманы и отвернулся, злобно пнув снежную шапку, на верхушке торчащей из-под снега молодой елочки.

— Согласна с Волчком, — кивнула Светлана. — Не на счет курева, а на счет того, что ты, Глеб, дурак!

— Это почему? — я опешил. На моей памяти Светлана Юрьевна третий раз за три недели обращалась ко мне на «ты». И сейчас мне это обращение не нравилось.

— Да потому, что нельзя соваться к погибшему темному, тем более, если его убил другой темный.

— Другой темный? Почему? Кто-то из нас? Откуда?

Она правильно истолковала мои вопросы. Вздохнула, подошла ближе.

— Да, Глеб, другой темный.

Голос ее был пуст и мрачен, взгляд устремлен на медленно засыпаемое снегом телом Степана.

— Степа, был убит другим темным. Истинным темным. Разве ты не видишь, сколько энергии разлито вокруг? Разве не чувствуешь запах ее?

— Чувствую, — я кивнул, скорее потому, что она ждала этого от меня, чем потому, что на самом деле что-то чувствовал.

Вонь стояла знатная, она пробивалась даже через приложенную к носу варежку, она заставляла желудок сжиматься, грозя выпростать все, что было в него помещено. Дважды ей это удалось. Однако, я не думал, что так может пахнуть темная энергия. Нет. Тут что-то другое. Не темная энергия, я не раз и не два создавал паучков и не один из них не вонял, словно уже сдох.