— Я не спрашивал тебя с чем ты очень, — он резко повернулся ко мне, навис надо мной. — Ты должен владеть всем, хоть саблей хоть пистолетом, хоть удавкой. Ты должен уметь убить булавкой или ложкой. Потому что иногда случаются Степы. Ты присмотришь за ней с саблей и пистолетом. Но, если с ее головы упадет хоть один волос, я тебе голову оторву.

И я понял, что он не шутит, он оторвет.

— Я иду с вами! — сжимая в кулаке медальон из комнаты Степы, твердо заявила Светлана.

— Нет, — не менее твердо ответил Крестовский, а в комнату уже вбежал, несущий ворох одежды Жаров. Когда он выбежал, я заметить не успел. — Ты останешься здесь, дома. Под прикрытием стен...

— Я иду с вами, — повторила она.

— Глеб поможет тебе, он справится, он умный мальчик. И сильный, пусть и с саблями не очень.

— Я иду...

Крик оборвал ее слова. Короткий, полный ужаса и отчаянья он заставил похолодеть меня, побледнеть Светлану, замереть Жарова, еще больше нахмуриться Крестовского. И в то же время от крика этого стало тепло, на губах моих против воли проступила улыбка. Так же кричала Наташка, когда Вольдемар гадил ей в туфли. Как же я скучаю по этой истеричке.

Повторный крик, перешедший в жуткий вой, заставил меня вздрогнуть. Воспоминание о Наташке разбилось, не оставив после себя ничего. И как я мог подумать, что они похожи Наташкин полон ярости, а этот отчаянья.

— Лиза! — пискнул Жаров и уронив на пол кучу одежды, рванул к дверям.

— Лиза? — не понял я.

— Кухарка, — пояснила Светлана, уже направляясь к дверям, но пропустив вперед себя Крестовского.

Я вышел последним. Задержался в дверях, почувствовав на себе взгляд, обернулся, но гостиная пуста. Лишь на тарелках лежат утратившие форму и вкус сладости.

Крестовский на ходу принимал у Никанора пистолеты, заряжал их и отдавал обратно. Ники оброс ими как еж иглами, но тем не менее ловко с ними управлялся: этот за пояс, этот за перевязь. Последняя нелепо смотрелась на строгом черном костюме, но функции свои выполняла блестяще. С другой стороны, от него семенил Волчок, с огромной скруткой сабель в руках, но на него Крестовский пока внимания не обращал. Пистолеты важнее.

Жаров застыл в дверном проеме кухни, глядя внутрь и тяжело дыша. Крестовский легко отодвинул его в сторону, осмотрелся.

— Гриня, Лизой займись, — приказал он.

Жаров кивнул, присел на корточки, возле полной женщины в белом переднике, что сидела на полу у погашенной печи бледная, и ревущая в голос.

— Там, — произнесла она, узнав сквозь слезы присевшего возле нее Гришку. — Я думала она спит, — и кухарка уткнулась Жарову в плечо, — там, — не поднимая головы сказала она и трясущимся пальцем указала на серую занавеску. — Я иногда разрешала ей спать здесь. Не часто, но девочка уставала. Я думала она спит! — и она зарыдала, беспомощно спрятав лицо на плече Жарова.

Крестовский, не глядя выдернул саблю из рук Волчка, осторожно двинулся к занавеске. То, что кухарка только что была за ней не повод не проявлять осторожность. Он приблизился, отодвинул шторку. Взгляд его скользнул по верху, затем опустился вниз. Сабля беспомощно уткнулась острием в пол, плечи Крестовского поникли. Петр Андреевич вздохнул и откинул в сторону шторку, открывая нашим взглядам то, что я предпочел бы не видеть.

Девочка лежала на полу в луже собственной крови. Лицо ее обезображено, нос свернут на бок, покрытые кровью губы не то разорваны, не то разбиты в кашу. Правая сторона сплошной синяк, платье разорвано, из плеча торчит обломок ключицы, рука вывернута, пальцы раздроблены. Юбка задрана, порвана, ноги в крови, левая стопа сломана и неестественно вывернута. На правой нет ботинка и трех пальцев. Их не отрезали, не оторвали, их словно жевали.

Я проглотил подступившую тошноту. Попытался отвести взгляд от тела и не смог. Я чувствовал что-то холодное, что-то неправильное. Так быть не должно. Никто не смеет обижать маленьких девочек. Хватать их, ломать им руки, залезать под юбки. Я смотрел на мертвое тело девушки и невольно представлял на ее месте обеих своих сестер. Ярость заполняла меня, кулаки сжались, я думал о том, чтобы вырвать саблю из скрутки и пойти в лес искать чертового Степу. И сердце мое сжималось от бессилия.

Мертвое тело притягивало меня. Оно звало. Оно хотело отмщения, жаждало его. И я хотел подойти к нему, дотронуться до него рукой. Сказать, что найду того, кто это сделал и когда найду, то смерть покажется ему счастьем.

Мертвой девочке отказывать нельзя, я сделал шаг вперёд и на этот раз сдержать тошноту не смог. Меня вывернуло наизнанку, я рухнул на колени, возвращая в этот мир, все, что сегодня съел. Когда в желудке больше ничего не осталось растянулся на полу и уставился на почерневшие от копоти доски потолка.

Петр Андреевич скинул с плеч пиджак, накрыл тело.

— Агнешка, — произнес он, подходя к нам и глядя в глаза Светлане Юрьевне, словно это имя все объясняло.

Я вздрогнул. Мне оно не объясняло ничего, но что-то говорило, но я не помнил, что именно. Так, где-то далеко на краешке сознания.