В преддверии праздника провели и поэтические состязания. Молодые таланты, облаченные в лучшие шелковые халаты, вдохновленные изрядной порцией рисового вина, декламировали такие оды любви, и даже самые строгие профессора смягчались и улыбались…

Легенда, сопутствующая празднику, повествовала о пастухе Нюлане, который был сиротой и жил вместе со своим старшим братом и его женой. Однажды его выгнали из дома, он ушел бродить по свету. Как-то раз ему на пути повстречался старик и попросил его вылечить больного быка. В благодарность животное помогло Нюлану познакомиться с Чжинюй, одной из семерых дочерей Небесной Богини. Они полюбили друг друга и создали семью. Узнав о связи дочери со смертным простолюдином, Небесная богиня разгневалась и разлучила их. Однако спасенный бык помог Нюлану подняться на небо. Сначала мать Чжинюй разозлилась и нарисовала в небе Млечный путь, чтобы навсегда разлучить влюбленных, но потом сжалилась и позволила видеться им одну ночь вместе на небесном мосту. Эта ночь и приходится на седьмой день седьмого лунного месяца.

Накануне праздника проводились соревнования по вдеванию нитки в иголки при свете тлеющих углей или полумесяца: брали семь игл для шитья и семь нитей разного цвета. Если удавалось продеть нить через все семь игольных ушек, в любви обязательно везло. Девушки в этот день обращались к Чжинюй и гадали, наблюдали за небосводом и загадывали желания, а молодые люди лакомились цяо го, тонкой обжаренной выпечкой из муки, мёда и сезама.

Спектакль же «Лунного сада» вызывал так много сплетен и разговоров, что они доходили даже до Бяньфу.

— Вы слышали, говорят, в театре появился новый солист и отобрал роль у Исинь Чэня!

— Ну да, я слышала его пение, голос и впрямь божественный.

— Не думаю, что Чень это так спустит!

— А что он сделает? Этот наглец Цзиньчан — победитель турнира мечников!

— И Ши к нему явно благоволит…

— Что же, скоро всё станет ясным…

И неудивительно, что в зал набились студенты всех факультетов, и в зале некуда было упасть не только яблоку — виноградину, и ту всунуть было некуда.

Перед спектаклем выступили директор Сюй Хэйцзи и декан факультета словесности Линь Цзинсун.

Ох уж эти напыщенные выступления! Слова лились рекой, словно патока, речи были столь проникновенны, что казалось, будто истинное предназначение театра — служить фоном для официальных мероприятий. Директор, как всегда, был цветист и немного многословен. Его речь была наполнена глубоким смыслом, который, к сожалению, никто не смог уловить. Но это, конечно, не умаляло ее значимости.

Декан Линь Цзысун, в свою очередь, продемонстрировал виртуозное владение словом, жонглируя метафорами и аллюзиями с ловкостью циркового артиста. Каждое его предложение было шедевром ораторского искусства, но Бяньфу, хоть и вслушивался, понял только, что декан призывал следовать традициям прошлого.

В любом случае, выступления были встречены аплодисментами, а затем воцарилась тишина, предвещавшая начало представления. Зал затих, явилась сцена, залитая лунным светом, и перед восхищенными глазами зрителей развернулась история о любви и предательстве, о долге и чести.

Цзиньчан в роли опального генерала был великолепен. Его голос, то грозный, то полный нежности, заставлял сердца биться чаще, Ши, в образе принцессы, разрывавшейся между любовью и долгом перед империей, была воплощением грации и трагизма. Ее слезы казались настоящими, а страдания — невыносимыми.

Спектакль подлинно поразил Бяньфу. Он знал, сколько труда было вложено в эту постановку, знал, что Цзиньчан почти не появлялся в последние дни на ристалище, но пропадал в театре. Теперь был виден результат. Музыка, костюмы, декорации — все было продумано до мелочей.

Ши Цзинлэ и Фэн Цзиньчэн играли любовь на сцене, но искра, промелькнувшая между ними, казалась такой настоящей, что обжигала даже зрителей, наблюдающих за ними из полумрака зала. В их взглядах, в едва уловимых касаниях сквозила нежность, которая не могла быть результатом лишь актерского мастерства. И Бяньфу словно заново открыл для себя Цзиньчана. Тот не боялся распахнуть душу, обнажить свои слабости, чтобы зритель поверил и сопереживал ему. Он владел каждым мускулом, каждым нервом, доносил до зрителя тончайшие нюансы чувств и переживаний.

Мао Лисинь в образе Лисы-оборотня казалась Бяньфу воплощением колдовской силы и магии, и совершенно преобразилась. Каждое ее движение было отточено, каждый жест — наполнен смыслом, и это была совсем не та милая красавица, что угощала его чаем и пирожками…

Бяньфу задумался. Мастерство актера — это не только мастерство жеста и слова, это алхимия перевоплощения, способность вдохнуть жизнь в нарисованный контур, в вымышленный характер, сделать его осязаемым и понятным зрителю. Бяньфу понял, что настоящее мастерство проявляется в умении скрыть технику, сделать так, чтобы зритель забыл о том, что перед ним актер, а видел лишь персонажа, живущего своей жизнью, страдающего и радующегося, любящего и ненавидящего.

После финальной сцены зал взорвался аплодисментами.

Ши и Цзиньчан, кланяясь, принимали овации, а Исинь Чэнь, никому не нужный, давился злобой. Его пальцы судорожно сжимали салфетку. Каждый восторженный крик зрителей вонзался в сердце, словно осколок стекла. Он помнил, как ещё недавно сам купался в лучах славы, как его имя произносили с придыханием, как поклонницы осыпали его восторгами. Теперь же он был лишь забытым всеми неудачником, наблюдающим за чужим триумфом.

До того он был уверен, что Цзиньчан провалится на спектакле, он насмехался над ним за кулисами, плел интриги и надеялся на его провал. Потом Ши просто выгнала его с репетиций. Не видя, что происходит, Чэнь всё равно был уверен, что Цзиньчан провалится. Разве у этого горлопана есть знание сцены?