А потом начался кошмар.

Камень на перстне зашипел, врос в кожу девочки и кровь хлынула из пальца, заливая руку, траву, землю. Лиза закричала громко, надрывно, и крик её был мокрым, булькающим, как будто горло разорвалось изнутри. Кожа на её руке треснула, как перезрелая ягода, и кровь потекла ещё сильнее, забила горячей алой струёй. Лена упала на колени, кричала, тянула руки к сестре, но перстень ожил, зашевелился, и тени длинные, извивающиеся вырвались из него, чёрные, с глазами, белыми, как раскалённые угли.

Они вцепились в Лизу, их острые, как бритвы когти рвали её плоть, раздирали кожу, мясо, кости. Её грудь лопнула, рёбра хрустнули, выгнулись наружу, как сломанные ветки. Лиза дёрнулась, упала, но тени не остановились. Они рвали её дальше: выгрызали глаза, раздирали горло, крик девочки стал хрипом, мокрым, булькающим, пока язык не вывалился изо рта, чёрный, распухший, с кровью, стекавшей по подбородку. Кости черепа треснули, с хрустом, громким, как ломающееся дерево, и мозги вытекли наружу, смешались с грязью, с кровью, с травой. Тени рвали её ноги, выдирали сухожилия, и плоть свисала клочьями, гниющая прямо на глазах, пока перстень не вспыхнул ярче, ослепляя, и не втянул её всю, разорванную и кричащую во тьму, оставив только испуганную и ошеломлённую Лену, в крови, в грязи, с криком, застрявшим в горле.

Василиса резко открыла глаза и видение угасло, оставив только тлен Междумирья, только крики голосов, только Лену и Лизу перед ней. Лиза шагнула ближе, и её призрачное тело дрогнуло.

— Я хотела вернуться… — шепнула она, но голос её был слабым и надломленным. — Но они… они держат меня… они хотят нас обеих…

Лена упала на колени, сжала голову руками, и крик её смешался с криками голосов:

— Я не хотела… я не знала… прости меня…

Голоса закричали ещё громче, разрывая всё пространство вокруг:

— Она наша… ты наша… вы не уйдёте…

Лиза протянула руку и коснулась плеча Лены, неощутимо, холодно. Её голос стал тише, почти шёпотом:

— Мы должны остаться… чтобы ты жила…

Лена подняла взгляд, и слёзы её смешанные с кровью, капали на пол и шипели, как кипящая смола. Она качнула головой, резко, с хрипом:

— Нет… я не брошу тебя снова…

Василиса шагнула вперёд и её низкий, хриплый голос разнёсся в пустоте:

— Перстень… он убил её… он убьёт вас обеих…

Лена посмотрела на неё, но было сложно определить понимает ли она слова старухи. Коридоры задрожали, стены зашевелились, и слизь потекла быстрее, заливая пол, смешиваясь с чёрными маслянистыми лужами. Тени выросли, стали больше и длиннее. Они извивались, как черви в гнилом мясе, а их белые, горящие глаза уставились на Василису, на Лену, на Лизу:

— Ты не остановишь нас… ты станешь нами… ты растворишься…

Василиса сжала правый кулак и ногти вонзились в плоть её ладони. Кровь мелкой струйкой брызнула на пол, смешалась с гнилью. Она знала, что перстень — не просто ключ. Он был голодом, тленом, безысходностью, что разъедал всё, что дышало, что жило, что могло надеяться.

Междумирье гнило вокруг Василисы, распадалось в густой и липкий тлен, словно гной, вытекающий из разорванной язвы. Коридоры дышали, чёрные стены, покрытые трещинами и слизью, сочились влагой. Руны, вырезанные в камне, как и прежде горели тусклым зелёным светом и пульсировали, как гниющие вены, и каждый их толчок отдавался в воздухе низким гулом, от которого звенело в ушах.

Василиса стояла на круглой площадке. Дыхание её вырывалось изнутри хрипом и каждый вдох был полон горечи. Рядом с ней мерцал призрак Марины. Её мутные глаза блестели в зелёном свете, а слабый надломленный голос шепнул:

— Они тянут меня… я не могу больше…

Лена стояла в центре, у ямы, чёрной и бесконечной, и её фигура — высокая, стройная — гнила в этом мраке. Перстень на её пальце нестерпимо сиял. Кожа рук трескалась, кровь текла по запястьям и капала на пол, шипела, испаряясь в зелёном свете. Она сжимала голову руками, и крик её — громкий, надрывный — смешивался с криками голосов:

— Я не брошу её… я не отдам её…

Голоса кричали, громче, настойчивее, и крики их были острыми, как иглы, вонзающиеся в виски:

— Ты наша… ты откроешь нас… ты станешь нами…

Василиса знала, что время уходит. Междумирье разъедало всё: её, Лену, Марину,а голоса тянули всех в тлен, в безысходность, что гнила вокруг. Старуха с хрустом в старых костях упала на колени и развязала мешок, высыпав его содержимое на пол: банки с травами, кости, книгу. Пальцы её дрожали, но двигались быстро, точно, как когти зверя, рвущего добычу. Она взяла в руки банки и разбила их о пол, одну за другой, с треском, громким, как ломающееся стекло. Пыль трав, чёрная, серая, бурая, взвилась в воздух, закружилась, как пепел от костра, и её резкий, едкий запах ударил в ноздри, обжёг горло.

Она сгребла птичьи кости и с силой сжала их в ладонях до крови. А после открыла книгу на одной ей известной странице и провела по ней своей окровавленной рукой. Затем взяла нож, лежавший тут же, старый, с ржавым лезвием, поднесла к груди, к сердцу, и резанула глубоко, ровно, через сорочку. Кровь хлынула, горячая и алая, заливая её руки, грудь, пол, и шипение её смешалось с гулом рун, с криками голосов. Она сжала рану, выдавила кровь в ладонь, и начали чертить знаки на полу, резкие, рубленые, как когти, вонзающиеся в плоть.