Я знала, что у Генри был сын?

— То есть… его похитили?

— Такова одна из версий.

Эти дамы не смогли бы не совать нос в чужие дела, даже если бы им платили.

— Его жена пережила жуткую послеродовую депрессию. Месяцами её никто не видел, и… — Милли наклоняется ко мне и шепчет: — Она повесилась. У себя дома.

— Боже, — говорю я. — Это ужасно…

— Душераздирающе, — говорит Мэй.

— Совершенно душераздирающе, — повторяет Милли, пытаясь скрыть улыбку, явно довольная тем, что перевела разговор с Шарлин.

— Люди считают, что она была причастна к… — я не могу закончить мысль.

— Зависит от того, кого спросить, — намекает Милли.

— Тебя никто не спрашивал, Милли, — говорит Шарлин.

— Ты знаешь так же хорошо, как и я—

— Он наш, — отчитывает их Шарлин, слышавшая достаточно. — Разве так относятся к своим? У человека есть право двигаться дальше. Господи, он и так через многое прошел.

— Я просто повторяю то, что уже говорили сто раз.

— Ты хочешь бросить первый камень?

Милли откидывается в кресло, надувшись.

— Его история никогда не казалась мне правдоподобной.

Шарлин выпрямляет спину, чтобы расправить легкие, на время облегчая хрипы.

— Генри! — кричит она через парковку. — Идите сюда, молодой человек!

Генри подчиняется, направляясь к нам.

Милли судорожно достает компактную пудреницу.

— Как я выгляжу? Ну как?

— Прекрасно, — врет Мэй.

Взгляд Генри сначала находит меня и не отпускает. От него пахнет смесью приправы Old Bay и вареными крабами.

— Доброе утро.

— Господи, Генри, посмотри, как ты вырос, — начинает Шарлин. — Ты как сорняк на двух ногах!

— Не такой уж я и молодой.

— Да брось. — Шарлин вся в обаянии. — Для меня ты всегда будешь тем мальчишкой, который сидел на задней скамье в церкви. Все ещё на месте те маленькие щечки, которые я щипала каждое воскресенье, даже если ты пытался их спрятать…

— Все ещё на месте.

Он улыбается, затем кивает остальным.

— Доброе утро, Милли. Мэй.

— Приве— еет, — в унисон отвечают они.

— Ты помнишь Мадлен?

— Помню, — говорит он, кивая мне. — Думал, ты сбежала отсюда?

— Сбежала, — отвечаю я. — На время. Семья вернула меня домой.

В этом есть доля правды. Где— то.

Ничто не вышвырнуло бы меня из дома быстрее, чем две полоски на тесте Clearblue Easy, когда я ещё жила с родителями. Как только я увидела этот плюсик, я знала — моя судьба решена. Как и следовало ожидать, меня выгнали, как только отец узнал, что в печке есть булочка. Мне было всего семнадцать.

Не так я воспитывал свою девочку.

Мама сопротивлялась какое— то время, но она никогда не смогла бы переубедить отца с его методистскими убеждениями.

Никто не хотел Кендру. Ни мои родители, ни мой так называемый парень.

Только я.

« Нова » была записана на меня, так что мы с моей маленькой фасолинкой отправились в путь. «Мы сами создадим свое будущее» , — говорила я своему животику, гладя его, будто это хрустальный шар, а Кендра — пророчество, плывущее сквозь амниотическую дымку.

Мы порвали с Брендивайном полностью.

По крайней мере, на время.

Генри Маккейб. Только посмотри на него.Как будто последние шестнадцать лет просто смыло приливом, унесло в море, утащив прошлое в глубину. Я внезапно возвращаюсь в прошлое, снова оказываясь в старшей школе, вспоминая те три месяца на третьем курсе.

Три месяца … В масштабах жизни это кажется пустяком, но тогда, Господи, это казалось вечностью.Генри — прости меня, Господи, за эти слова, — это парень, который ускользнул.

В голове начинают копиться «а что, если» :

Что, если бы мы продержались ещё месяц?

Что, если бы я осталась с ним, а не ушла к Донни?

Где бы я была сейчас?

Кем бы я была?

— Разве между вами что— то было в школе? — подначивает Шарлин, хотя прекрасно знает ответ. — Было, да? Ах да, теперь я вспомнила!

— Ты продаешь воск, Шарлин? — спрашиваю я.