Боже, как неловко. Я чувствую, как краснею, вся кровь приливает к щекам.

— Надо же как— то зарабатывать на хлеб.

— Давай, Мэди, — настаивает Шарлин. — Посмотри, что увидишь.

Генри отступает, поднимая руки в жесте капитуляции. Всё это для него слишком.

— Очень любезное предложение, но… я сегодня пас, спасибо.

— Не хочу это слышать.

Шарлин затягивается сигаретой, с трудом вдыхая, дым вырывается из её рта.

— Первый сеанс за мой счет.

— У меня свои деньги, — говорит он немного защищаясь.

— Придержи их. Я плачу.

Ситуация становится ещё неловче. Мы ведем себя как пара восьмиклассников, которых заставляют танцевать вместе на выпускном.

— Ты уверен? — спрашиваю я.

— Похоже, у нас нет выбора, да?

— Давай отойдем подальше.

Я увожу его от дам. Не хочу, чтобы они подслушивали. Они уже хихикают на своих складных тронах, как стая сияющих королев.

— Нам не обязательно это делать, — шепчу я, пока мы идем к его грузовику.

Господи, сколько он уже на нем ездит? Судя по ржавчине, разъедающей раму, ему стоит прикончить свою «Тойоту» , пока она сама не развалилась.

В кузове сложены пять корзин для белья, каждая доверху наполнена голубыми крабами — сплошной клубок клешней.

— Я могу что— нибудь придумать, — говорю я, всё ещё глядя на крабов. — Чтобы Шарлин отстала.

— И лишиться шанса заглянуть в будущее?

— Осторожнее, — говорю я. — От тебя исходит адская аура…

— Да? Ты это видишь?

— Ещё как. От тебя на милю вокруг темные волны.

Он оглядывается через плечо, проверяя, не сгущаются ли вокруг него облака.

— Обычно женщинам нужно больше времени, чтобы заметить мою ауру.

— Сомневаюсь.

Флирт с ним кажется таким естественным, что я легко соскальзываю в старую привычку.

Крабы в корзинах начинают шевелиться, будто их что— то взбудоражило. Их клешни щелкают, из жвал вырываются пузырьки пены.

Один краб пытается сбежать, карабкаясь по остальным, пока не оказывается сверху. Он замирает на ручке корзины, в нескольких сантиметрах от меня, и поднимает клешни над головой.

Мне кажется, он взывает к небесам.

Генри хватает краба голой рукой, не боясь быть ущипнутым, и бросает обратно в корзину.

— Почему ты не называешь себя, например, «Мадам Мэди» ?

— Ты бы мне доверял, если бы я так делала, дорогой? — Я позволяю своему акценту задержаться чуть дольше. Легкий южный выговор делает предсказания убедительнее.

— Я не стану смотреть в хрустальный шар, чтобы впарить тебе какую— нибудь топорную выдумку. Если тебе это нужно, звони на горячую линию экстрасенсов. Они дешевле.

— Ты обычно отказываешь почти всем клиентам или только мне?

— Только тебе.

— Должно быть, бизнес процветает.

Я смеюсь.

— Разве я выгляжу так, будто страдаю?

— Да, — говорит он с легким смешком. Или это вздох? — Я вижу, что тебе больно.

— Значит, нас таких двое.

Генри замолкает. Я не могу его прочитать. Он отгородился, остались только глаза. Там, прямо под поверхностью, что— то прячется.

Я заглядываю в окно его грузовика. Внутри полно бумаг. Нет — не бумаг. Листовок. Груды копий лежат на пассажирском сиденье, рассыпаясь под ноги.

Я наклоняюсь и вижу темные глаза ребенка, смотрящие на меня из стопки.

Фотография мальчика.

Это он.

Я протягиваю руку ладонью вверх, готовая принять его.

— Дай мне свою руку.

Генри вдруг замялся. Его руки всё ещё в карманах куртки.

— Сомневаюсь, что ты что— то поймешь по моим рукам… Слишком много зацепов от рыболовных крючков.

Почему он внезапно тянет время?

— Либо мы делаем это, либо нет. Дай мне руку, чтобы я могла работать.

Он действительно хочет знать? Или боится?

— Давай же. — Я подталкиваю его в последний раз. — Что тебе терять?

Всё.

Его глаза сужаются, и я понимаю, что переступила черту.

— Прости, — я отступаю. — Я не хотела…

— Всё в порядке.

Генри колеблется, прежде чем протянуть руку. Я забыла, что он левша. Единственный левша, которого я знаю, кроме Кендры.

Он поворачивает запястье, открывая ладонь. Рукав куртки отодвигается, обнажая тонкие рубцы, тянущиеся вверх по предплечью.