Мир был твоей устрицей, а ты — нашей жемчужиной.

Я наблюдал, как твоё тело учится жить в этом мире восемь месяцев. Я видел, как ты впитываешь всё этими глазами — всегда такими широкими, готовыми принять всё.

Я видел, как ты улыбаешься в ответ на мою улыбку, всё твоё лицо озаряется.

Я видел, как ты изо всех сил пытаешься поднять голову, её вес был для тебя непосильным — но ты никогда не сдавался, борясь с неокрепшими мышцами шеи, пока наконец не поднимал свою шаткую голову высоко, совсем один.

Я видел, как ты начинаешь хватать. Видел, как тянешься и бьёшь. Видел, как осваиваешь свои руки. Ты сжимал мой палец и не отпускал, уже тогда такой сильный.

Я видел, как ты открываешь свой голос. Твой лепет звучал как твой собственный язык, тайный жаргон, который только ты и твоя мать могли понять. Ты и Грейс болтали часами и никогда не уставали. Что бы это ни было за «материнское наречие», оно существовало только между вами.

Твой смех был как летний грибной дождик, под который хочется танцевать.

У тебя был рот твоей матери. Эти губы я узнаю везде.

Прости, но… нос у тебя был отцовский.

Щёки — как только что выкопанная луковица. Крошечные прядки волос, похожие на кукурузный шёлк, торчали вверх, как стебель. Ямочки, как глазки у картофеля. Тонкие пальцы, словно спаржа.

Рассматривать тебя, каждую твою частичку, было подобно наблюдению за чудом природы. Ты был частью этого мира и в то же время совершенно вне его, порождением самой земли, рождённым заливом.

Я просто не мог постичь тебя, Скайлер.

Откуда взялось это чудо?

Я видел, как ты ползаешь. Ты обожал шустро передвигаться. Я не успевал за тобой. Ты всегда был в движении. Если я отворачивался даже на секунду, ты уже оказывался на другом конце комнаты. Мне приходилось бежать и ловить тебя, прежде чем ты выскользнешь за дверь, направляясь прямиком к берегу. К воде.

Восемь месяцев блаженства. Некоторые люди не получают и этого.

Вот оно , — подумал я. Наконец-то. Наше «долго и счастливо» .

Ты спал так крепко. Нам было даже немного стыдно, слушая, как другие родители жалуются, что не смыкали глаз первые месяцы после рождения ребёнка, как они измотаны, как выбились из сил — а вот мы, «ночные бандиты», благодаря тому, что ты спал всю ночь напролёт.

После того как Грейс кормила тебя, она пеленала тебя в твой атласный плед и носила по комнате.

Я нашёл кресло-качалку, которое кто-то выбросил. Оно было в идеальном состоянии. Всё, что ему требовалось, — небольшая починка. Меня никогда не перестаёт удивлять, как люди выбрасывают вещи, которые можно легко починить.

Я садился в него, доставал гитару и пел тебе, пока ты не засыпал. Просто маленькая песенка, которую я сочинил.

Ты родился у воды…

Мы с Грейс пели вместе, я тихо перебирал струны, а она укладывала тебя в кроватку.

Взращён этой рекой…

Твои глаза становились тяжелее, ты погружался в сон, а мы пели всё тише и тише.

Океан — твой создатель…

А потом песня затихала, растворяясь в нашем дыхании.

Я проснулся первым, и меня встретила лишь тишина. Ты не издал ни звука с момента последнего кормления.

Я выбрался из постели и направился в твою комнату — просто заглянуть.

Просто увидеть.

Твои шторы были задернуты, утреннее солнце пробивалось сквозь них, отбрасывая серые тени на твоё тело.

И только когда я наклонился над твоей кроваткой, я понял: ты не был серым от теней.

Ты был синим.

Мне просто кажется…

Ты не двигался. Твоё тело было так неподвижно.

Спит. Он просто спит…

Розовая пена уже засыхала в уголках твоих губ. Крабы выпускают пузыри изо рта, чтобы избавиться от углекислого газа в лёгких, насыщая жабры кислородом, когда оказываются вне воды. Ты пытался сделать то же самое?

Твоё лицо было покрыто красно-синими пятнами.

Пожалуйста, не замечай этого, пожалуйста, не смотри—

Ты не дышал. Не было подъёма груди, не было пульса на шее. Я никогда не видел тебя таким неподвижным. Никогда не видел отсутствия тебя, глядя на твоё тело.