Как это вообще возможно?

А если…?

А если Генри готов представить Скайлера Брендивайну?

Та-дам… Скайлер вернулся!

Ему нужно, чтобы его нашел кто-то другой. Не он сам. Кто-то, кто специализируется на таком, кто мог бы прикрыть его похищение, даже не зная об этом…

Я была ему нужна.

Я уже вижу заголовок: «Гадалка находит пропавшего ребенка».

Разве это не было бы чертовски трогательным воссоединением? Готовым для прайм-тайма. Вот и новостные команды, камеры нацелены на мальчика, который бросил вызов судьбе просто тем, что выжил.

Генри сам сказал: я видел, как экстрасенсы по ТВ помогают в делах о пропавших…

Но я просто какая-то тупая гадалка. Я не из тех ясновидящих стервятников, о которых читаешь в сводках. Я просто предсказываю судьбу за двадцать баксов…

Это не по-настоящему. Ничто из этого не настоящее. Но Генри верит, да?

Верит в меня?

— Тебе лучше? — Генри массирует плечо мальчика, будто стимулируя кровообращение. Чтобы кровь снова побежала. Он действует без колебаний, не сомневается, все рефлексы, все ради защиты своего мальчика.

Кроме больницы…

Тусклый свет ванной высвечивает вены, ветвящиеся по спине ребенка. Я вижу их прямо под поверхностью его бледной кожи. Щупальца медузы, расползающиеся в воде.

Там что-то еще. Я наклоняюсь над ванной и слышу, как спрашиваю: — Что это?

Едва заметные следы, похожие на царапины, на его плечах. Крестики по всей спине.

— Это… — я вздрагиваю. Отстраняюсь. — Это шрамы?

Кто-то резал этого ребенка. Снова и снова. Кто мог сделать такое? С мальчиком?

Генри никогда бы не стал.

Никогда.

Он не мог причинить вред своему сыну, своей луне, своему Скайлеру.

Но эти шрамы… Просто посмотри на них. Затянувшаяся сетка. Как будто его тело обмотали… колючей проволокой?

— Мэди, — говорит Генри.

Эти шрамы не свежие. Выглядят, будто там уже годы. Годы.

— Мэди.

Я вздрагиваю. — Да?

— Помоги мне. — Генри указывает на вешалку для полотенец.

Я срываю ветхое белое полотенце и подаю ему. Он накрывает мальчика, скрывая решетку шрамов, перекрещивающихся на его руках и плечах.

— Нам нужно вызвать полицию.

Генри поднимает мальчика на ноги, вытирая его. — Никакой полиции.

— Ему нужна помощь.

— Пожалуйста. — Мольба в его голосе давит мне на грудь. — Они подумают, что это я…

А ты?

— Ты же знаешь, как полиция разлучает семьи. — Да, знаю. Местные предпочитают разбираться с личными — семейными — делами наедине. Никто не хочет, чтобы вмешивались чужие.

Но это не он, напоминаю я себе. Это не сын Генри. Он не родня.

— Так что нам делать? — спрашиваю я, стараясь сохранить спокойствие Генри. Успокоить его. Если он способен покалечить ребенка, кто знает, на что еще он способен.

— Мы можем остаться здесь? — спрашивает он.

— Кто-то может его увидеть, — говорю я. Вот оно, пытаюсь до него достучаться. — Слишком много людей. Клиент может сообщить. Давай отвезем его в—

Мальчик выскальзывает из полотенца. Его руки обвивают мои плечи. Мне приходится упереться ладонью в плитку за спиной, чтобы не опрокинуться. Он обнимает меня так крепко, что я задыхаюсь.

Он прячет лицо у меня в шее. Его дыхание обжигает кожу. От него исходит удивительное тепло. У него жар? Он болен?

Генри кладет руку на плечо ребенка. — Тихо, тихо…

Хватка мальчика ослабевает. Он еще не отпускает, оценивая раскрытые руки Генри, выглядывая из-за моей шеи.

— Я с тобой, — говорит Генри.

— Папочка.

Я слышу это. Мальчик не произнес ни слова с момента, как мы нашли его, оставался немым, и первое его слово—

Папочка.

Что за хрень здесь происходит?

Мальчик отталкивается от меня и заползает на колени к Генри.

— Вот так, я с тобой… — Генри обнимает его. Одна рука обвивает плечи, другая прижимается к затылку ребенка. — Теперь все хорошо, все хорошо…

Хорошо. Мы все повторяем это чертово пустое слово. Хорошо.

Ничто больше не будет «хорошо».

Генри зарывается лицом в его волосы. Глубоко вдыхает, впитывая его запах. Они покачиваются, будто сидят в невидимом кресле-качалке.

— Теперь ты в безопасности. Никто тебя не заберет.