Берриан Сулнис, военачальник из далёкого прошлого.

Дворец Ороз-Хор, взгляд со стороны

Честь пробудить ото сна благословенную правительницу Империи Пяти Солнц досталась дряхлому Роддерку Хиторну, министру контроля магии, школ и гильдий. Однако Милена прогнала старика, вместо этого решив понежиться в кроватке со своей любовницей.

И теперь Ольтея лежала в её объятиях, притворяясь спящей, прижимаясь спиной к нежному теплу её груди, и исподтишка рассматривала пастельные пятна, разбегающиеся по украшенным фресками стенам — отсветы утреннего солнца. Ольтея не уставала удивляться тому, как её душа могла плыть и парить в объятиях Милены — соединённая с ней, но невесомая и безмятежная.

Ольтея знала, что императрица не считала себя хорошей правительницей, женой или даже человеком. Она вообще не считала себя хорошей в любом смысле — столь длинными и стылыми были тени её прошлого. Но страх потерять свою, претерпевшую столько страданий родственную душу — ибо как могла она не пострадать, после всего, что выпало на её долю? — терзал её, как ничто другое.

Ольтея безошибочно определяла все эти страхи и опасения, всякий раз смягчала их и всегда обращала себе на пользу. Она частенько жаловался на холод, одиночество или грусть, рассчитывая вызвать у Милены чувство вины и желание всячески потворствовать ей.

Императрица была слишком слаба, чтобы справляться со своей частью их отношений, слишком отвлечена другими заботами. Они обе знали это.

Милена могла лишь жадно и страстно отдаваться ей каждую ночь, компенсируя этим все дневные промахи.

После мятежа Киана Силакви, Ольтея настолько часто играла роль брошенной и забытой, обиженной и сломленной, что теперь ей иногда приходилось прилагать усилия, чтобы не делать этого. Уже не раз она ловила себя на том, что, желая на самом деле уйти и заняться своими делами, она всё равно продолжала играть на чувстве вины Милены, рассчитывая, что обязанности в любом случае вынудят императрицу покинуть её. Но иногда страх за вновь обретённое счастье вспыхивал в Милене столь сильно, что отодвигал все прочие тревоги.

— Гори они все огнём, — однажды сказала она ей, как-то особенно свирепо сверкнув очами. Сегодня случилось как раз такое утро.

Ольтее нужно было вновь следить за «забытым», не потому что она по-прежнему верила, что убийца задумал что-то непосредственно против неё самой, но просто потому что ей необходимо было видеть то, чего она не понимала.

«Что случится, то случится», — полагала Ольтея.

Раньше она легко добивалась от Милены желаемого: лишь немного довести её и своевременно вынудить сделать своей любовнице больно — словами или действиями. После этого, стоило лишь грозе миновать, раскаивающаяся императрица готова была дать Ольтее всё, что той было нужно.

Полагая, что истинной высокородной женщине полагалось быть капризной и обидчивой, Ольтея идеально играла свою роль, никогда не упуская желаемого случая. Таков был главный урок, полученный ею ещё в раннем детстве: самые испорченные дети часто и самые любимые. Тоже самое работало и в отношениях. Стоило только вспомнить десятки и сотни случаев, когда жёны раз за разом прощали ни во что не ставящих их мужей! В обратную сторону, при должном умении, система действовала схожим образом. Теперь и Ольтея во всю эксплуатировала её.

Вот только после того как Сарг Кюннет заявился к ней со своими угрозами, налёт учтивости отравлял все её слова. Теперь Ольтея не могла противоречить Милене как раньше, опасаясь, что чёртов ублюдок раскроет все её тайны. Ибо знания того, что возлюбленная всё это время манипулировала ею, создав столько невообразимых проблем, вне всяких сомнений сокрушило бы Милену.

Так что теперь Ольтее приходилось играть, мирясь с порывами императрицы и делая с ними лишь то, что ей удавалось. Она лежала, погрузившись в мягкое женское тепло и суетное обожание, дремала в безмятежности, присущей скорее нерождённому ребёнку, нежилась в жаре двух тел, делящих одну и ту же постель. И в этой полудрёме ей всё больше казалось, что она могла ощущать присутствие божественного аватара где-то внизу — чуять его, как копошение крысы на задворках сознания.

Милена поцеловала её, нежно обхватив грудь, а потом прошептала, что уже утро. После этого поднялась и нависла над Ольтеей, рассматривая, словно увидела в первый раз. Милена никогда не испытывала и тени сомнений в том, что женщина, делящая с ней постель, принадлежала ей полностью и без остатка, а потому разглядывала Ольтею с видом собственника, в очередной раз подмечая аристократическую бледность гладкой нежной кожи.

— Вот так имперская знать и проводит время, — прошептала Милена, — нежась в постели, вместо того, чтобы управлять своей страной.

— Ты забываешь, как это приятно, — Ольтея слегка приподнялась, обвивая руками талию своей любовницы и прижимая ту к себе. Мягкая возня и ласки угасли в один миг. Обе просто остановились, будто бы вспомнили что-то ужасное и неприятное.

На миг Ольтее и вовсе показалось, что в глазах императрицы мелькнуло подозрение, злость, страх и отчаяние — всё по очереди. Но, без сомнения, то всего лишь игра солнца.

Отзвуки их игрищ унеслись папирусными листами, сметёнными прочь всё ещё тёплым океанским бризом. Милена резко распрямилась, позвав своих личных служанок.