Ужас не вставал ни на чью сторону, не выбирал своих и чужих. Он растекался во все места — от одного города к другому. Из отвращения среди жителей Нанва родился страх. На очередном собрании Анселма сообщила, что направила письмо Дэсарандесу о нашем решении, а он ей — ответ, что приказал флоту из Тире выдвинуться на помощь Первой армии. Это означало, что к Магбуру приближался имперский флот. Неужто грядёт контрудар, где мы объединимся со старым врагом, чтобы одолеть нового? Боги! Политика — словно грязная шлюха, готовая дать каждому, кто покажет монеты!

Однако, для начала нам нужно было добраться до Магбура, а Кердгар Дэйтус ещё отнюдь не закончил.

Кедровый лес к северу от реки рос на ступенчатых выступах известняка, а торговая дорога петляла по лощинам и крутым, опасным склонам. Чем дальше измученная колонна заходила в холодный зимний лес, тем более древним и зловещим он становился.

Я вёл свою лошадь в поводу, спотыкаясь, когда под ноги попадались камни. Рядом грохотала повозка, нагруженная ранеными солдатами. На кoзлах сидела Ариана, чей хлыст щёлкал над грязными, прореженными таявшим снегом и ручейками пота спинами двух волов под ярмом.

Где-то за моей спиной ехала Силана с Джаргасом, которых я уже успел навестить и успокоить — даже несколько раз. К счастью, она не полезла с основной массой беженцев, а потому выжила. Аналогично навестил я и сестру, хоть наш разговор и был максимально сухим — слишком много наблюдателей. Может, ещё выдастся момент…

Вздохнув, посмотрел на руку, которую уже давно привёл в порядок — но привычка осталась. Может, я избавлюсь от неё, а может и нет. Пока не решил.

Потери у брода Чирапи звучали у меня в душе глухой, монотонной песнью. Казалось бы — привыкнуть надо, но… Погибло более двадцати тысяч беженцев! Среди них — непропорциональное число детей. Ветеранов среди солдат осталось не больше пяти сотен; элиты, включая Полос, Гусей, Серых Ворoн — ещё меньше. В том столкновении Первая армия потеряла почти тысячу бойцов убитыми, ранеными и пропавшими без вести. На ногах остались дюжина магов и всего два десятка сионов. Погибли три знатные семьи — чудовищная потеря, с точки зрения Совета.

И Вешлер. В одном человеке — память двадцати четырёх колдунов, которую не смогли никому передать. Потеря не только чародейского могущества, но знания, опыта и мудрости. Этот удар бросил пустынников на колени.

Днём, когда колонна временно остановилась, ко мне подошёл Маутнер — поговорить. Мы разделили скромную трапезу. Сначала разговор шёл медленно и со скрипом, словно о событиях на Чирапском броде нельзя было говорить, хоть они и заражали, словно чума, каждую мысль, отдавались призрачными отзвуками в каждой картине вокруг, в каждом звуке лагеря.

Капитан начал медленно собирать остатки еды. Затем остановился, и я заметил, что он смотрел на свои руки, которые мелко дрожали. Нервное, не физическое.

Отведя взгляд, я сам поразился внезапному чувству стыда, которое меня охватило. А на кoзлах спала Ариана, рядом с которой, откуда ни возьмись, появился Ворсгол, волком охраняющий сон «везучей девушки».

Впрочем, с учётом того, что нам поведал Зилгард… Наверное, разбудить её было бы милосердно, но что ещё могла бы увидеть Ариана? Гисилентилы… Древняя сказка или Оксинта хочет сказать нам что-то через свою избранную?

Да, было бы милосерднее разбудить её, но жажда знания сильнее. Жестокость теперь даётся слишком легко.

Маутнер вздохнул и сжал кулаки, обрывая рефлексы.

— А ты чувствуешь необходимость чем-то ответить на всё это, Сокрушающий Меч? — спросил он. — Я помню, как тебе дали это звание и осознаю, что вряд ли тебе напрямую удаётся общаться с богами… — капитан усмехнулся, но взгляд его был вопрошающим. Я молчаливо мотнул головой. — Однако ты грамотный и начитанный, — немного увереннее продолжил он. — Впитал столько мыслей от других — мужчин и женщин. Как смертный человек может ответить на то, на что способны ему подобные? Неужели каждый из нас, солдат или нет, доходит в какой-то момент до точки, когда всё увиденное, пережитое изменяет нас изнутри? Необратимо изменяет. Чем мы тогда становимся? Менее людьми — или более? Вполне человечными — или слишком?

После пережитого — где смерть могла прийти в любую секунду и с любого направления, некоторые ломаются, некоторые ищут себя на дне бутылки, а некоторые становятся философами.

Слова Маутнера заставили меня зависнуть и хорошо так задуматься. Я не владел слишком уж большим жизненным опытом, а потому не был уверен, что являлся подходящим собеседником.

— У каждого из нас — свой порог, — наконец сказал я, глядя ему в глаза. — Солдаты или нет, мы не способны держаться вечно, рано или поздно мы превращаемся… во что-то другое. Будто мир вокруг нас изменился, хотя на самом деле это мы начали на него смотреть иначе. Меняется перспектива, но не от умозаключений — видишь, но не чувствуешь, или плачешь, а собственную боль рассматриваешь со стороны, как чужую. Здесь нет места ответам, капитан, потому что все вопросы выгорели. Более человек или менее — тебе самому решать.

— Наверняка же об этом писали — учёные, жрецы… философы?

Моя улыбка была адресована промёрзшей земле.

— Натыкался на подобное. Да… были попытки. Но те, кто сам переступил через этот порог… у них почти нет слов, чтобы описать то место, куда попали, и мало желания объяснять. Как я и сказал, там нет места умствованию, мысли там блуждают — бесформенные, несвязные. Потерянные.

— Потерянные, — повторил Маутнер. — Вот я точно потерян.

— Ну… — почесал я затылок, — мы с тобой хотя бы потерялись в осознанном возрасте. Взгляни на детей, вот где отчаяние.