В проёме показалась сгорбленная фигура. Я разглядел пару стоптанных, но крепких сапог, затем — полы простого, латаного кафтана. Это был тот самый старик. Он вошёл в комнату, и его взгляд тут же упал на моё распростёртое на полу тело.

— Господин Всеволод! — в его голосе было столько неподдельного ужаса, что я на секунду сам почти поверил в свою трагическую кончину. — Что же вы! Вам нельзя вставать!

Он бросился ко мне, опустился на колени на грязный пол. Его морщинистое лицо было искажено тревогой.

«Господин? — пронеслось в моей голове, пока я изображал предсмертные хрипы. — Этот старик думает, что я — его господин? Глядя на эту комнату, я не уверен, для кого из нас это большее оскорбление».

— Господин, очнитесь! Святые угодники, что же это… — он пытался приподнять меня за плечи. Его руки были мозолистыми, кожа — сухой и грубой, как кора старого дерева, но прикосновение было на удивление бережным.

Я решил, что пора выходить из образа «трагически скончавшегося наследника» и переходить в образ «наследника, находящегося в состоянии крайней неадекватности». Я застонал. Тихо, жалобно, как и положено хилому подростку.

— Где я? — прохрипел я, используя свой новый, чужой и до неприличия высокий голос. И, чтобы добавить драмы, спросил: — Кто… ты?

Это сработало идеально. Лицо старика исказила гримаса такой скорби, будто я только что сообщил ему о скоропостижной кончине его любимой коровы.

— Эх, беда… хворь никак не отпустит разум ваш, молодой господин, — прошептал он, с невероятным усилием помогая мне подняться. — Это я, Тихон. Слуга ваш верный. Неужто не помните?

Я позволил ему довести себя до кровати. Этот короткий путь показался мне восхождением на Голгофу. Моё новое тело совершенно не слушалось. Ноги подгибались, голова кружилась. Моё сознание инженера, привыкшее к контролю, испытывало острое унижение от того, что его, как мешок с картошкой, ведёт под руку древний старик. Моё достоинство, казалось, осталось лежать где-то на полу, рядом с дохлым пауком.

Тихон уложил меня на это соломенное орудие пыток и укрыл колючим одеялом с такой заботой, будто я был последним представителем вымирающего вида. В каком-то смысле, так оно и было. Пора было начинать «допрос», пока он был в этом благодушном и встревоженном настроении. Я посмотрел на него самым растерянным взглядом, на который был способен (что, впрочем, не требовало особых актёрских усилий).

— Тихон?.. — прохрипел я, изображая, что с трудом ворочаю языком. — Прости… в голове туман… Словно всё вымело. Эта… хворь… Что со мной было?

Старик сел на грубый табурет у кровати. Его морщинистое лицо выражало глубочайшее сочувствие.

— Ох, господин… Трясучка вас скрутила, злая хворь, — начал он своим скрипучим, как несмазанная телега, голосом. — Три дня тому назад вы из поселения вернулись — ни кровинки в лице. Молчали, на вопросы не отвечали. А ночью как началось! Затрясло вас, заметались, жар такой, что к кровати не подойти. Я уж думал, всё, отходит молодой господин…

— Я… бредил? — осторожно спросил я, пытаясь направить разговор в нужное русло.

Тихон энергично закивал.

— Ещё как, господин! Кричали всё, да слова непонятные, не наши. Про какую-то «плазменную нестабильность» и «коэффициент расширения»… Бесовщина, прости Господи, — он торопливо перекрестился. — Я уж думал, демоны в вас вселились.

Я мысленно застонал. Отлично. Мой предсмертный анализ отказа оборудования здесь приняли за одержимость. Моё научное наследие в надёжных руках.

— Я в деревню побежал, за знахаркой Ариной, — продолжил Тихон. — Она у нас по хворям главная. Пришла, поглядела на вас, пошептала что-то на ухо, травами какими-то окурила, от которых весь дом потом три дня вонял…

«Ага, — подумал я, — так вот откуда эта нотка в общем букете».

— …дала отвар из горьких трав, — ага, вот и источник этого незабываемого вкуса во рту, — и сказала, мол, теперь воля Святых, выживете аль нет. Мол, душа ваша сейчас меж мирами ходит, и вернётся ли обратно — неведомо.

«Замечательно, — оценил я ситуацию. — Местная система здравоохранения — это смесь фитотерапии, шаманизма и политики полного невмешательства. Приоритет номер один: не болеть. Никогда. Ничем. Даже насморком. Иначе эти „Святые“ могут и не вернуть душу с прогулки».

— Арина говорила, хворь эта часто на сильных мужей нападает, — с ноткой гордости добавил Тихон. — Ваш покойный батюшка, боярин Демьян, царствие ему небесное, бывало, такую трясучку на ногах переносил, только крякнет да квасу выпьет… А вот матушка ваша, боярыня Елена… она слабее была… — старик вдруг осёкся, его голос дрогнул. Он посмотрел на меня, испугавшись, что расстроил «больного».

Я сделал мысленную пометку. Отец: боярин Демьян, покойный. Статус: высокий, раз мог переносить «трясучку» на ногах. Мать: Елена, тоже покойная, тема чувствительная. Вывод: я круглый сирота. Это многое объясняет.