Преображенский только фыркнул.

— Пф-ф. Какой вы у нас добродетельный, Разумовский. Прямо мать Тереза в мужском обличье. Только вот ваша эта «добродетель» может вам очень дорого обойтись. И не только вам. Вы хоть понимаете, что своими действиями подставляете не только себя, но и меня, и Киселева, и всю больницу?

— О, опять эта старая песня о главном! — недовольно проворчал Фырк. — Репутация, Гильдия, правила… Сколько можно нести эту чушь? Лучше бы о пациентах так заботились!

— Вениамин Петрович, — я остановился и посмотрел ему прямо в глаза, решив прервать эту его нравоучительную лекцию. — Давайте оставим в стороне мою репутацию и ваши проблемы. Речь сейчас идет о Сеньке. И о его здоровье.

Мы остановились посреди коридора.

— Сеньке перестал помогать «Вита-Реген», — я решил пойти ва-банк. — А это значит, что ваша первоначальная теория о том, что более дешевый «Регенол-Форте» не помогал ему из-за простой непереносимости, скорее всего, ошибочна. Проблема гораздо глубже. И серьезнее.

Преображенский на мгновение замолчал, потом как-то по-отечески, с толикой сочувствия, посмотрел на меня.

— Илья, я понимаю ваше стремление всем помочь. Поверьте, я и сам в юности был таким же — горячим, нетерпеливым, готовым на все ради спасения пациента. Но сейчас, боюсь, это не тот случай. Иногда нужно просто признать свое бессилие и…

— А я не собираюсь признавать свое бессилие, Вениамин Петрович! — я не дал ему договорить. — Потому что я уверен, что могу ему помочь!

— Помочь? — он усмехнулся. — Чем, позвольте спросить? Мы сами пока не знаем, что с Сенькой. Да, вы правы, «Вита-Реген» действительно перестал давать эффект. Состояние мальчика снова начало ухудшаться. И мы сейчас продолжаем исследования, пытаемся найти причину. Но пока, увы, безрезультатно.

— Вениамин Петрович, послушайте, я и не прошу у вас пока ничего сверхъестественного, — я постарался, чтобы мой голос звучал как можно более убедительно. — Мне нужно просто больше времени, чтобы ознакомиться с его историей болезни, со всеми анализами, со всеми снимками. И тогда…

— И тогда, — перебил меня Преображенский, — вы, скорее всего, вряд ли узнаете больше, чем уже узнали несколько более опытных, чем вы, лекарей, которые уже неделю бьются над этим случаем.

— А вот это мы еще посмотрим, — я посмотрел на него твердым, не терпящим возражений взглядом. — Вениамин Петрович, поймите, это мой последний шанс. Шанс избавиться от этих кандалов. Шанс доказать свою невиновность и продолжить свою карьеру. Поэтому, с вашего разрешения или без него, я все равно изучу это дело. От и до. И я найду причину болезни Сеньки. Обещаю.

Преображенский долго, очень долго смотрел на меня. В его глазах я видел и сомнение, и усталость, и… что-то еще. Кажется, это было уважение. Он увидел во мне не просто наглого адепта, а коллегу, готового на все ради своего пациента.

Он тяжело вздохнул и махнул рукой.

— Ладно, Разумовский, черт с тобой. Уговорил. Пойдем.

Мы пришли в его просторный, заваленный книгами и медицинскими артефактами кабинет. По дороге Преображенский столкнулся с одной из медсестер и коротко бросил ей:

— Фаиночка, принесите мне, пожалуйста, историю болезни пациента Ветрова Арсения из триста двенадцатой палаты. И побыстрее.

Уже через три минуты я сидел в удобном кресле в кабинете Мастера-Целителя Преображенского и снова листал уже знакомую мне толстую папку с историей болезни Сеньки Ветрова.

Рядом, на подлокотнике кресла, невидимый для всех, кроме меня, сидел Фырк и с нескрываемым любопытством заглядывал мне через плечо.

— Ну что, Фырк, — произнес я. — Рассказывай, что ты там увидел у нашего маленького пациента. Только, пожалуйста, в мельчайших подробностях. И без своих обычных шуточек про «кишки наружу».

Фырк на мгновение задумался, подбирая слова. Вид у него был все такой же ошарашенный, как и в палате.

— Двуногий, там… там настоящий хаос, — его мысленный голос был на удивление серьезным. — Я такого еще не видел. Его внутренние «защитники», эти ваши… э-э-э… лейкоциты или кто они там, как будто с цепи сорвались! Они носятся по всему его телу, как стая бешеных псов, и атакуют все подряд! И свои же собственные легкие в месте шва, и те эликсиры, которые ему вливают! Как только эта ваша целебная жижа попадает ему в кровь, они тут же набрасываются на нее и начинают жрать! Это какая-то… какая-то гражданская война внутри него! Сам себя уничтожает!

Я слушал его и чувствовал, как у меня в голове все встает на свои места. Картина была ясна, как божий день. Гражданская война! Какое точное определение! Это же классический, острый аутоиммунный процесс!

С моими знаниями иммунологии из прошлой жизни, я мгновенно понял, что происходит. Операция по удалению опухоли, сама опухоль, стандартные восстановительные эликсиры — все это стало для иммунной системы Сеньки мощнейшим триггером.

Его защитники, его иммунитет, сошли с ума и начали атаковать не только чужеродные (как им казалось) белки из эликсиров, но и собственные, измененные в результате операции, ткани.