Либо он живет с отцом, либо пойдет под суд. Билл мудро выбрал первое.

Но сейчас в этом кинотеатре - после обеда в пиццерии "Бонвини" и дня в Колониальном театре, - подарок Билла на мой десятый день рождения, - его рука легла на мое голое левое колено. По сей день я не могу вспомнить название фильма, хотя знаю, что в то время очень хотела его посмотреть, потому что все, что я помню, - это страх и смущение, унижение, которое я испытала, когда эта рука двигалась под моей юбкой, вверх по ноге, по бедру и между ног, поглаживая меня.

Около года назад я производила вскрытие девятилетней девочки, которая повесилась на трубе в подвале своего дома на ремне отца. Самоубийства среди детей младше двенадцати лет редки, но не являются чем-то неслыханным. У этой девочка были видимые следы кровоподтеков во влагалище и разрывов внутренних органов. Как выяснилось, отец вставлял в нее пенис одновременно с расческой.

Самоубийства среди детей редки, но все мы знаем, что жестокое обращение с детьми не редкость.

Помню, как я разозлилась в тот день, готова была рвать и метать. Это было совсем не профессионально. Мне удалось скрыть этот факт от коллег, но, приехав домой, я выместила свою злость на Патрике, ему здорово досталось, и он согласился со мной, что есть люди, которые только называются людьми, а на самом деле, не относятся к роду человеческому, у них отсутствует сочувствие к другим и чувство справедливости.

Я и теперь злюсь. Злюсь на себя за то, что не рассказала о дяде Билле.

Злюсь на Патрика за то, что он предал меня таким странным противоестественным способом, и за его слова в тот день.

Я чувствую, как во мне медленно разгорается огонь.

Я знаю, от чего прячется Патрик. Он прячется от того факта, что прошлой ночью он трахал ребенка. И он это знал.

Я иду в спальню. Кровать пуста. Патрика нет.

В гостиной его тоже нет. Он на кухне, наливает себе кофе.

Он натягивает трусы и, услышав меня за спиной, оборачивается. Он выглядит просто ужасно.

– Что ты сделал прошлой ночью, Патрик?

Он останавливается на полпути.

– Я все знаю о Лили. Я разговаривала с доком. Я все знаю. Поэтому я прошу тебя рассказать мне об этом. Что ты сделал?

Он заканчивает наливать и ставит чашку в микроволновку.

– Ты меня слышишь?

Он даже не смотрит на меня. Включает микроволновку, и она начинает мерно гудеть.

– Для тебя это что-то значит?

Я почти не слышу его ответа.

– Ты моя жена, Сэм, - говорит он.

– Да. Но вчера я не была твоей женой. Я была маленькой девочкой, по словам дока, шести-семи лет. Так сколько раз, Патрик? Сколько раз ты меня трахал? Ты трахал меня каждую ночь в течение восемнадцати дней? Я сопротивлялась или просто позволяла тебе?

– НЕТ, ОДИН РАЗ! Клянусь, только один раз, только вчера вечером! Только вчера вечером! До этого ни разу. И это после того, как ты несколько дней ходила полуголая, просила меня помочь тебе вымыть голову в ванне, застегнуть купальник, а увидев тебя в свадебном платье, я подумал, что это ты, Сэм! Мне так показалось! А когда я позвал тебя по имени, когда попытался дотронуться до тебя, ты просто взбесилась, выкрикнула "Я не Сэм!", и разгромила всю комнату! А потом, чуть позже, ты вроде бы простила меня, и ты была без платья, платье лежало на полу, ты была голая, и повсюду валялось стекло, и поэтому я поднял тебя и понес...

– И ты не смог удержаться, да?

Я никак не могу сдержать язвительность в голосе. Вижу, что он выглядит измученным, сломленным. Для меня это признак слабости, и в этот момент я ненавижу его за это.

– Почему ты не позвал меня на помощь, Патрик?

– Не знаю. Я просто хотел...

– Ты просто хотел. Эгоистичный ублюдок!

Срабатывает таймер микроволновки, и этот обычный повседневный сигнал вдруг кажется мне воем сирены, он злит меня своей обыденностью, когда ничто больше не является нормальным, и не успеваю я опомниться, как уже стою перед ним, бью его в грудь и пытаюсь ударить по лицу, так что ему приходится обороняться, и ору:

– Ты отморозок! Ты педофил! Ты отвратительный сукин сын!

Я хочу оцарапать ему лицо, а он кричит:

– Нет, нет, нет! – и вдруг позади меня слышится другой звук, который заглушает те звуки, которые мы издаем, выключает их так же внезапно, как кран перекрывает воду.

В дверях стоит Зои, и ее вой - знакомый вой, который мы слышали столько раз, но теперь в нем есть что-то более сложное, какой-то скорбный дикий визг, как будто боль в сердце и муки - это одно и то же, и, повернувшись к ней, я понимаю почему. Перед ней, как всегда, ее двойник, ее смокинг, но сейчас она рвет его на части, раздирая когтями и зубами, и смотрит на нас так, словно подзадоривает ее остановить.

Кошка может быть ужасной, когда кажется, что она потеряла контроль над собой, как сейчас Зои, и холодок пробегает по моей спине, и я понимаю, что мои ноги словно приросли к полу, и я не смогу сдвинуться с места даже за миллиард долларов.

Но Патрик может двигаться.

– Зои!– кричит он и хлопает в ладоши.

Одновременно он надвигается на нее, сильно топая, от каждого шага сотрясаются половицы, а затем на мгновение возникает противостояние, глаза Зои горят, сверкают, а Патрик наступает, пока она вдруг не бросает игрушку, поворачивается и молча убегает.