Я аккуратно ввел иглу. На экране было видно, как волна анестетика расходится в тканях, создавая «подушку» вокруг будущей траектории основной иглы. Я сделал несколько таких инъекций, чтобы полностью заблокировать болевые рецепторы. Пациент на кровати даже не дернулся. Отлично.

Теперь можно было начинать.

Я взял в руки длинную, стилет-подобную иглу для дренирования. Замер на мгновение, просчитывая траекторию. И только после этого сделал первый небольшой надрез скальпелем.

Игла, как серебристая стрела на темном фоне монитора, медленно пошла вглубь. Вот стенка абсцесса. Прокол. Есть.

— Аспиратор, — бросил я Веронике.

По прозрачной трубке тут же потекла густая, зеленоватая жидкость.

Я дренировал один абсцесс, затем второй… И только я приготовился перейти к третьему, как дверь в палату с грохотом распахнулась.

— Я ЗДЕСЬ ЗАВЕДУЮЩИЙ! КАКОГО ЧЕРТА ВЫ ТУТ УСТРОИЛИ?! — на пороге, красный от гнева, стоял пожилой, тучный мужчина в халате. Судя по виду Мастер-целитель. За его спиной маячил наш перепуганный ординатор.

Я не повернулся. Все мое внимание было приковано к черно-белой картинке на мониторе УЗИ.

— У вашего пациента множественные абсцессы брюшной полости на фоне цирроза и перитонита, — спокойно, не отрываясь от экрана, доложил я. — Он умирает от септического шока. А все ваши опытные лекари, как мне сказали, заняты. Пришлось брать инициативу в свои руки.

— Да кто ты такой, чтобы брать…

— Подмастерье Разумовский, — я все-таки мельком взглянул на него. — Успокойтесь, Мастер. И не мешайте. У нас нет времени на истерики. Либо вставайте на мое место и завершайте процедуру сами, либо просто отойдите к мониторам и наблюдайте.

Заведующий на мгновение опешил от такой наглости. Он открыл было рот, чтобы высказать все, что думает, но, видимо, что-то в моем голосе заставило его замолчать. Он подошел, встал у меня за спиной и уставился на мониторы.

Я дренировал третий абсцесс. Работал молча, в полной тишине, нарушаемой лишь писком аппаратуры и сопением заведующего у меня за спиной. И через пару минут.

— Я все, — сказал я, извлекая иглу.

И в тот же миг тревожный писк мониторов прекратился, сменившись ровным, размеренным ритмом. Пациенту на кровати стало легче дышать. Все выдохнули.

— Ты… ты кто такой? — ошеломленно спросил заведующий.

Я усмехнулся про себя. Опять. Да что ж за день знакомств сегодня. Я снял перчатки и повернулся к нему.

— Подмастерье Разумовский, — повторил я, надеясь что в этот раз он все-таки запомнит. — Только что сдал экзамен во Владимире. Потратил почти всю «Искру» на первичную стабилизацию вашего пациента, так как в отделении, кроме неопытного ординатора, никого не оказалось. Взял всю ответственность на себя и спас ему жизнь. Если я в чем-то провинился или нарушил какой-то из ваших внутренних регламентов — готов понести полное наказание.

Заведующий, который до этого момента, казалось, превратился в соляной столб, наконец-то обрел дар речи. Он подошел ближе, обошел меня и с явным профессиональным интересом посмотрел сначала на шов, потом на стабильные показатели на мониторе, потом снова на меня.

— Я Мастер-целитель Седов, Борис Аркадьевич, — представился он. Голос его был уже не гневным, а скорее, растерянным. — То, что вы сделали, подмастерье… это, конечно, грубейшее нарушение всех уставов и регламентов. Но, — он тяжело вздохнул, — вы спасли ему жизнь. А это, как ни крути, главный аргумент. Думаю, нам нужно будет просто правильно уладить все вопросы со страховкой.

Я мысленно чертыхнулся. Опять эта проклятая страховка. Даже на краю могилы людей больше волнуют деньги, а не жизнь.

— У отца есть полис, и он должен покрывать подобные экстренные вмешательства, — твердо сказала Вероника, которая, кажется, тоже пришла в себя. — Я ему все оплачиваю. Но даже если будут какие-то проблемы, у меня есть накопления. Я за все заплачу.

— Что ж, это упрощает дело, — кивнул Седов. — Мы все-таки проверим.

Дальше началась привычная реанимационная суета. Мы ввели отцу Вероники новую, правильную дозу антибиотиков. Теперь, когда основной очаг инфекции был убран, они должны были сработать в полную силу.

Через час, когда состояние пациента окончательно стабилизировалось, и стало ясно, что кризис миновал, мы с Вероникой наконец-то смогли покинуть больницу.

В такси она долго молчала, глядя на проносящиеся за окном огни города, а потом тихо спросила:

— И какой твой прогноз?

— Цирроз я, конечно, не вылечил. Это невозможно, — честно ответил я. — Но я убрал острое смертельное осложнение, которое его убивало. Дал ему время. Теперь все должно быть более-менее нормально.

Мы приехали в гостиницу. И только когда за нами закрылась дверь номера, Вероника, кажется, окончательно осознала все, что произошло за этот безумный день.