И как хирург осознал, что оказался здесь не просто так. Меня позвали на помощь. В прямом смысле этого слова — с того света. Или из другого мира — что, впрочем, одно и то же.

Идти пришлось долго.

Камень под ногами становился все грубее, потолок опускался все ниже, а в воздухе появились видимые хлопья черного тумана.

Я перестал считать ступени после тысячи. Пытался начать заново, но и на этот раз сбился.

Наконец, когда уже думалось, что лестница никогда не закончится, ступенек под ногами больше не оказалось.

Я спустился в огромный зал, выдолбленный в самом сердце подземелья. Воздух здесь был вязким, как дым после пожара. Туман стелился по полу, обвивал алтареподобные глыбы, которые видели явно больше, чем любой из нас.

Храм?

Догадка пришла мгновенно.

Подземелье явно не было естественным. Нет, его создали руки. Вот только человеческие ли?

Всё вокруг было в пепле, я шел вперед, рассматривая гладкие стены, покрытые древними символами, которые узнавал, потому что они были славянскими…

Но на этот раз я видел не только символы. Перед глазами проступила иная картина — под толщей камня, как кровеносные сосуды, текли тончайшие энергетические нити. Они сплетались в сложную и древнюю сеть, поддерживающую саму структуру подземелья. Я осторожно коснулся стены, и нитевидный поток словно встрепенулся, отзываясь на моё прикосновение. Мир вокруг вдруг стал ярче, и я понял: магия течёт не только в людях. Это живая нервная система самой реальности.

Интереса ради — всё равно я тут явно надолго — подошел к огромному алтарю и провел пальцем по слою пепла. Задумчиво растер его между подушечек пальцев. А пепел-то здесь вулканический.

Но удивило даже не это.

Хм…

То, что я сперва принял за алтарь, оказалось крышей здания. Да, крышей.

— Ни хрена себе… — прошептал я, продолжая оглядываться.

Я, наконец, понял, где нахожусь. Внизу подземелья лежал огромный город. Моё дыхание отдавалось гулким эхом от стен, словно пробуждая что-то древнее и давно забытое. Своды терялись в полутьме, и сверху свисали странные каменные наросты, похожие на огромные застывшие капли, готовые сорваться вниз. Стены подземелья вовсе не были таковыми. Это были остатки зданий.

Здесь, в недрах подземелья, покрытый толстым слоем вулканической пыли, некогда стоял город. Город, каким-то непостижимым образом оказавшийся в сотнях метров внизу, в глубине земли. И рациональных объяснений, как такое произошло, у меня не было.

Даже динозавров и тех находили примерно метрах в десяти от поверхности.

Так что теперь я просто стоял посередине подземелья, завороженный увиденной картиной. Под землей оказалась похоронена целая цивилизация. В этом мире когда-то давно произошло нечто по-настоящему страшное.

Наконец, я пошел дальше и отчетливо увидел углубление, в которое вели ступеньки. Именно отсюда шла та самая сила, с которой я с самого начала вошел в резонанс. Она отзывалась на мой шаг, на пульс под кожей.

Интересно, почему Приют построили именно тут? В месте с таким фоном — это как открыть клинику посреди морга. Или наоборот. Хотя, может, в этом и был смысл?

Но очевидно одно — эта сила крайне негативно действовала на членов приюта. они её не переносили. От ее присутствия их бросало в тремор и холодный пот. Вряд ли я был далек от истины, когда предположил ее схожесть в радиационным фоном — они же даже противогазами пытались от неё защититься.

И всё равно жили и тренировались именно здесь. Шут с ними, буду считать, что у них такая извращенная форма мазохизма. По-другому пока не могу объяснить.

А вот догадка, что это место меня выбрало, окрепла. Я подошел к краю углубления и там, среди хлопьев тумана, увидел черный как ртуть камень. Он тяжело пульсировал, шел «волдырями», будто болел. Будто внизу подземелья билось сердце этого места — и ему было здесь плохо.

Камень дрожал, и я понял, что это именно он просил помощи. Волны от стен проходили сквозь меня, словно проверяли: свой ли я. Нет, своим я не был. Но я был нужен этому месту, которое не дало мне умереть.

Под пластами чёрного гноя жила ткань чего-то древнего. Я стоял в эпицентре глубоко спрятанной патологии. И знал: её можно вскрыть. Её нужно вскрыть. А потом… зашить.

В памяти вспыхнула яркая лампа операционной, слепящий белый свет, за которым не различить лиц.

— Ты упустил момент, Мирошин! Пациент умирает не от твоих решений, а от твоего страха сделать хуже! — голос наставника, профессора Рощина, был резок, как удар скальпеля.

Я чувствовал, как пот стекает по спине, руки дрожали от усталости и нервного напряжения. Тогда, ещё студентом, я впервые столкнулся со смертью — настоящей, без прикрас. Операция шла уже шестой час, а пациент, молодой парень после ДТП, цеплялся за жизнь с такой силой, словно боролся не с раной, а со всем миром.