Шрифт:
«Клетчатая рубашка» забрался на пивную бочку и воздел к небу кулак. Беженцы зашушукали, повернулись к нему.
— Кто здесь владеет английским языком?
— Я! — откликнулся смазливый парень в классических брюках и накрахмаленной рубашке — официант.
— Будете моим переводчиком. — «Клетка» прочистил горло. — Друзья! Жители и гости Праги! Меня зовут Радек Адамов. Мы с вами находимся в особенном месте. Сакральном, я бы сказал, священном. Эта крепость и эта страна дали вам убежище. — Он подождал, пока официант переведет для туристов. — Как и вы, я верю, что Америка уже разрабатывает стратегию выхода из ситуации. Но сейчас, в данный момент, мы обязаны сами себя защитить. — Адамов обвел взглядом притихшую толпу. — Караульные засекли скопление жаворонков снаружи.
По лагерю пробежал взволнованный шепоток.
— Стены Вышеграда крепки, — успокоил Адамов. — Но нужны добровольцы, чтобы контролировать ворота.
— Есть же солдаты! — крикнул кто-то.
Капитан за спиной Адамова массировал лоб и беззвучно шевелил губами.
— Есть! — подтвердил Адамов. Кого-то он Филипу напоминал. — И мы благодарны им за мужество. Но в тяжкую для Чехии годину, — Филип болезненно поморщился, — каждый мужчина — солдат! — Даже официант приосанился, переводя речь оратора. — Те из вас, кто согласен взять оружие и оборонять наших женщин, — поднимите руки.
Беженцы оборачивались. Руки тянулись неохотно. Десяток добровольцев. Второй десяток.
— Почему только мужчины? — Вилма поводила в воздухе ладонью. — Слыхали про равноправие?
— Слыхал и всячески поощряю, пани. Прошу простить меня.
«Муссолини, — осенило Филипа, — вот на кого Адамов похож».
Он поднял руку.
В ту же секунду произошло два события: у туалета женщина замахала смартфоном:
— В Америке началось!
Ближе к краю площадки группа беженцев отпрянула, врезаясь друг в друга:
— Эта телка уснула! Уснула!
Студентка с афрокосичками оторвала голову от перил и медленно разогнулась. Автоматчики уже бежали к ней. Вцепились в локти, поволокли, вяло сопротивляющуюся, через двор. Люди расступились.
— Заприте ее! — крикнула Камила. — Просто где-нибудь заприте!
Солдаты вытащили студентку на улицу.
— Они же ее запрут? — спросила Камила.
За стеной хлопнул пистолет.
4.5
Бывший парень Оксаны («гражданский муж» — дурацкое выражение) словно выпячивал свою ограниченность. Он не читал книг и кривился, завидев в руках Оксаны томик Стига Ларссона или Жан-Кристофа Гранже. Он не разбирался в музыке и просил выключить «мяукающего педика» — Лагутенко. Его не интересовали путешествия, спорт и автомобили. В свободное время он играл в приставку. Если, конечно, не убирал квартиру.
Мало какие фильмы он выдерживал до финальных титров. Но раз десять на Оксаниной памяти пересматривал «Полицейскую академию». Не смеялся, не улыбался, смотрел так, словно это был Тарковский.
Ваня с отвращением отворачивался от чужих детей, но мечтал о сыне. Оксана тайно пила противозачаточные таблетки.
Он был скверным любовником. Слушая после трехминутного секса его храп, Оксана зажмуривалась до белого пламени под веками.
На работе (он что-то там зачищал циркулярной пилой) Ваня ни с кем не общался. Коллеги считали его чудным. Да кому она врет — мудаком его считали. С единственным другом (веселым, действительно неплохим) он порвал отношения из-за какого-то пустяка. Он игнорировал электронные письма от сослуживцев, не был зарегистрирован в соцсетях, но проверял страницы Оксаны. («Ты что, шлюха?» — спросил он, разглядывая фотографию, где Оксана позировала в скромном купальнике; она удалила фото.)
Ваня гордился своей пунктуальностью, но она заменила бы это его качество на, скажем, нежность. Нежен он был лишь с котом. Оксане нравилось наблюдать, как Ваня чешет Мурчика за ухом. В эти моменты проявлялась его человечность.
Еще ей нравилось его стричь. Ежемесячный ритуал тоже был каким-то странным образом связан с нежностью, с нормальными отношениями молодого мужчины и молодой женщины.
Она умирала от умиления, когда он закапывал лицо в ее груди и говорил с трогательной серьезностью: «Я в домике». Но такое случалось редко, а после двух лет совместного быта не случалось вовсе.
Его мучили фантомные боли. Ампутированная стопа чесалась.
Три года он носил одни и те же джинсы, один и тот же свитер. Модные вещи, подаренные Оксаной, пылились в шкафу — «пылились» в переносном смысле, пыли Ваня объявил войну.
Он ненавидел подруг Оксаны («тупые курицы») и запрещал ей с ними общаться. Не делал комплиментов, не хвалил стряпню. Прозвищем «вонючие опарыши» награждал политиков, соседей, просто прохожих. Его будто тошнило от жизни, он будто не жил, а ехал в смердящем лифте и желал поскорее выйти.
Оксана думала, что ему лет сто. Иногда — что двести.
В Польшу он поехал, чтобы собрать деньги на запланированного ребенка. Звонил ей по скайпу. Он оброс и похудел.
«Я тебя не узнаю», — думала Оксана.
Нет, не так.
«Я не знаю этого человека».
Она рассказывала о проблемах с начальством, жаловалась, вымаливала сочувствие.
— Не грузи меня! — обрубил он. — Ты не сталкивалась с настоящими проблемами.
Словно то, что она никогда не наступала на мины, делало ее пустой и наивной.