– Ч-ч-ч, – протянула она. – Ч-ч-ч.

Она вышла и села на ступеньки крыльца, откуда какое-то время наблюдала за ковбойским кемпером, где в пассажирском окне горел свет. Время от времени она видела, как вдоль этого прямоугольника света расхаживает его силуэт.

«Встань и иди туда, – сказала она себе. – Спустись и извинись, пусть даже не знаешь, почему и за что. Скажи ему, что не хочешь, чтобы он уезжал. Что ты рада, что он здесь. И что сын тоже рад».

Но она этого не сделала.

Она не была уверена, что вправду так считает.

Все-таки что-то в этом Стиллуэлле было совсем неправильное. Он сбросил фунтов десять-пятнадцать с того утра, как она увидела его впервые. И это был не рак – она знала, как выглядит рак, лучше, чем стоило знать кому-либо в ее возрасте, – но что-то болезненное, это она точно чувствовала. И еще этот нож, и то, как Сэнди смотрел на лезвие, когда держал его, с пугающим благоговением. Нож ведь был боевой. Она это знала, потому что находила похожий в одном из ящичков Тома через несколько месяцев после его смерти. Она сдала тот нож в комиссионный магазин в городе, вместе с вещмешком Тома, его флягой и шинелью.

Она подумала о Билли Калхуне, его седых волосах и кроссвордах. Вспомнила ту ночь десятилетней давности, очень похожую на нынешнюю: ранний вечер, гром, сотрясающий доски, стены и окна, дождь, падающий в темноте с черного неба. Она тогда стояла почти там же, где сидела сейчас. Тогда на ней был только развязанный халат поверх пижамы, и ее продувал прохладный ветер.

Она стояла и ждала.

Ждала Тома.

Ждала мужчин.

«В вечном ожидании», – подумала она, глядя на ковбойский кемпер.

По телевизору в тот вечер рассказывали о наводнении в Тайсоне, когда реки, спускающиеся по бахадам, размыли все дороги. Лило так, что она едва различала мотель под холмом. Постояльцев не было, и уже несколько недель. Том из-за рака стал спать еще хуже, его сон, без того эфемерный, будто бы растворялся в потоке голубого пара. Укрытие от бури для путников, которым не хватило ума сбежать от дождя. «Таких, как мой Том», – думала она, теснее кутаясь в свой халат.

Ушел в хозяйственный магазин и не возвращался уже несколько часов.

«Иисусе».

Она походила.

Почитала «Ридерз дайджест».

Закурила.

Наконец, перед самой полуночью, увидела фары пикапа на шоссе. Машина сбавила скорость и свернула на длинную подъездную дорожку к фермерскому дому, и сквозь серебристую завесу дождя пробился дальний свет. Это ехал не Том. Она сошла с перил и завязала махровый пояс у себя на халате. Из машины, прикрывая голову газетой, вылез высокий мужчина. В джинсах, белой футболке и поношенных броганах вроде тех, что носил ее отец. Он подбежал к пассажирской двери, и к тому времени, как та открылась, газета над его головой вся промокла. Он помог пассажиру выбраться из кабины, и когда они обогнули машину и вместе прошли мимо фар, она увидела, что тем, кому помогал водитель, оказался ее муж, и ее муж был пьян почти до беспамятства. Пока мужчины поднялись по ступенькам, водитель поддерживал Тома, обхватив его рукой, а Том волочил ноги, будто шаркающий монстр из фильма ужасов. Аннабель отступила назад, когда мужчины поднялись на крыльцо и выбрались на свет. Тогда она увидела, что водителем оказался бармен, Билли Калхун.

– Заводи его в дом, – сказала она, не зная, что еще сказать.

Калхун уложил Тома в кровать и вышел из спальни без единого слова.

Она уставилась на него, мокрого и пьяного.

«Церковь, – подумала она. – Мы пойдем в церковь в воскресенье».

Церковь всегда выводила Тома из тьмы – по крайней мере, на какое-то время. Это что-то из его детства, думала она, упрямо пустило в нем корни.

Она стянула с мужа ботинки, поставила их в шкафчик и закрыла дверь в спальню, оставив его там храпеть.

Вода капала с Калхуна на половицы гостиной, в руке он держал промокшую газету.

Аннабель достала полотенце из бельевого шкафа и дала его бармену.

Снаружи грянул гром, на окнах задребезжали стекла.

Она предложила Калхуну кофе.

– Освежиться не откажусь, – ответил он.

В теплом и мягком кухонном свете она увидела, что у Калхуна на макушке появлялась седина. Он почти все время молчал, а когда она принесла ему горячую кружку, он улыбнулся, и она нашла его улыбку такой же доброй, как и его глаза. Они молча сидели за столом, пока дождь стучал по жестяной крыше, заглушая похожий на шум лесопилки храп Тома. Они сидели в оазисе света – она и Билли Калхун.

– Ну и ливень, – проговорил наконец Калхун, когда буря и тиканье настенных часов сделали тишину между ними слишком оглушительной. – Сегодня в бар ввалились трое парней, и они сказали, что видели, как трое мексиканцев сплавлялись в каноэ по Мейн-стрит. И божились, что это правда.

Голос у него был ровный, приятный.

«Он не улыбается, когда шутит», – поняла она. Ей это нравилось.

– Ливень так ливень, – сказал он, держа кофе обеими руками. На кружке была напечатана картинка с Аламо и словами: «МОЖЕТЕ ВСЕ ОТПРАВИТЬСЯ В АД, А Я ПОЕДУ В ТЕХАС».