— Нет, ты мне объясни, — пробурчал Мазгамон, вставая рядом и опираясь на метлу.

— Мы военные медики, что тебе непонятно? Или ты не видел, как в легионах траву красят? — прошептал я, отодвигая его с дороги.

— Да плевать я хотел на легионеров, — возмутился Мазгамон. — Я не…

— Довлатов! — к нам подошёл Белов. — Почему стоим?

— А почему я должен…

— Понятно, опять начинаешь. А я думал, что ты это уже перерос, — Белов покачал головой, а я заметил, как к нам начали подходить остальные курсанты, интенсивно подметая в нашу сторону. На Мазгамона косились, видимо, Довлатов действительно не в первый раз так чудил. — Курсант Довлатов! Для тебя отдельное задание! — рявкнул Белов и вытащил из кармана горсть шелухи от семечек. После чего бросил их себе под ноги и протянул Мазгамону лом. — А вот и твой инструмент, Довлатов. Приступай. Магию не применять, проверю, хуже будет.

— Чего? — Мазгамон смотрел на Белова и хлопал глазами. Потом перевёл взгляд на свою метлу, а затем на лом. — Вы издеваетесь?

— Довлатов, ещё раз ответишь в неуставной форме и познакомишься, наконец, с гауптвахтой, — ласково добавил командир. — Приступай. Взвод! Свободны! — заорал он, и мы тут же развернулись и направились в сторону каптёрки, чтобы сдать мётлы. К слову, метла Мазгамона осталась лежать на плацу, так что он вполне может воспользоваться ею, когда Белов отойдёт. Не будет же командир стоять над ним вечно. И это не магия, так что никакого наказания подобная находчивость за собой не повлечёт.

В казарме Малышев упал на свою кровать и заложил руки за голову. В помещении стояла тишина. Разговоры велись вяло, никто не рвался начинать беседу, способную втянуть всех курсантов.

— Ничего, мы все через это проходили, — спустя двадцать минут философски протянул Валера. — Лично мне всегда было интересно, почему Довлатов только к шестому курсу нарвался на лом, с его-то вечными залётами.

— Мы как-то засекали. Белов наблюдает ровно двадцать три минуты. Потом уходит, и можно взять метлу, подмести, отдать инструмент в каптёрку. Так что, через полчаса этот козёл вернётся. Хорошо ещё, из-за него нас всех не наказали, как обычно, — добавил Юрий Вяземский, лежащий, как и Малышев, на своей кровати, заложив руки за голову.

— Погоди, год только начался, — заметил Малышев. — Да, на нашем балу я слышал одну неприятную новость. Говорят, что наш курс отправят на передовую. Точнее, не на саму передовую, а в приграничный госпиталь. Да ещё и на заставы ездить будем в порядке очереди. Вроде там уже неопасно, дело к подписанию мирного договора идёт, а пороху мы должны слегка нюхнуть.

— Ну, — Вяземский сел на кровати, спустив ноги на пол, — если засчитают за боевой опыт, то почему бы и нет. Боевая выслуга высоко ценится, да и обязательный срок службы сильно сокращается.

— Да, я тоже об этом подумал, — сказал ещё один курсант, чьего имени я пока не знал, хотя во время защиты старался всех запоминать. — Главное, чтобы линия фронта за это время к нам не приблизилась, а то получится, что будем раненых защищать: в одной руке скальпель, в другой пистолет.

Он замолчал, и снова наступила тишина. Мне даже показалось, что кто-то из соседей засопел. Мысли текли вяло, заняться было особо нечем. Читать не хотелось, а прикасаться к справочникам я себя сегодня точно не заставлю. Но хотя у меня есть что изучать. Устав сам собой не прочитается, и Мазгамону не внушится.

— Давыдов, а ты что молчишь? — спросил меня Вяземский.

— А что я могу ответить? Если нас захотят в какую-нибудь дыру запихать, то спрашивать наше дозволение точно не будут, — я пожал плечами и посмотрел на часы, прошёл уже почти час, а Мазгамона всё ещё не было. Неужели Белов изменил своим привычкам и решил проучить Довлатова по полной?

— Да, уж тебе ли не знать, — протянул Малышев. — Но, с другой стороны, что тебе какая-то застава после Аввакумово?

Остальные курсанты начали подтягиваться, образуя полукруг. Они смотрели на меня с таким откровенным любопытством, что я даже слегка растерялся, а потом ляпнул первое, что в голову пришло:

— Да ладно Аввакумово, там ещё нормально, жить можно. А вот Петровка — это деревня в Аввакумовском кусту. Стоит на самой границе Мёртвой пустоши. Вот это да, мрак беспросветный. Но когда мы с его высочеством Дмитрием драпали с этой самой Мёртвой пустоши, а потом его ранили, и я в ужасе мчался в Аввакумов, — вот тогда было страшно. — Самое главное, я прекрасно понимал, если я его живым не довезу, то лучше бы мне вообще не родиться.

— Так значит, это правда, что ты полостную операцию цесаревичу делал, — выпалил граф Конев, глядя на меня с нескрываемым любопытством.

— А что мне ещё делать оставалось? — я развёл руками. — Благо, анестезиолог в больнице был. Он с Дмитрием приехал, да инфаркт схлопотал, когда нас на пустошь вывезли и там бросили. Мы думали, что селезёнка задета, поэтому сразу на стол Великого Князя закинули.

— М-да, молодец, — Конев похлопал меня по плечу. — Я бы, наверное, не смог. И опыта нет, да и такой пациент… — стоящие вокруг меня курсанты поёжились, а Малышев заявил:

— А ему что, шрам от твоей операции не понравился? Не слишком эстетичный? За что он тебе этот геморрой в виде этой самой пустоши подкинул?