Лязгнул казенник, выплюнув стреляную, воняющую тухлыми яйцами гильзу:

— Есть попадание! Ещё осколоч…

Налившаяся малиновым свечением болванка врезалась в башню «бэтэшки» одновременно со звуком выстрела противотанковой «колотушки». Немцы стреляли с пятисот метров, компенсируя малый калибр лёгкой пушечки отличной оптикой и мастерством натренированного наводчика! Но болванка угодила в массивную маску пушки, с силой тряхнув заглохший от удара танк… Заряжающего с силой швырнуло назад, едва не свалился с сиденья мехвод — а командира треснуло лицом о панораму, отчего из разбитого носа тотчас полила кровь.

Но разминувшийся со смертью младший лейтенант, мгновенно осознавший, что случилось, не обратил никакого внимания на резкую боль в носу — лишь подстегнувшую инициативного командира:

— Леха, заводи танк, назад сдавай! Сашка, осколочный, бегом!

— Есть!

— Врете гниды, не возьмёте!

Натренированный экипаж послушался командира с полуслова, в точности выполняя короткие, такие понятные команды — а сам мамлей спешно доворачивал башню и ловил в прицел вражеское орудие… Вот оно, слева за пакгаузом, в капонире! Смотрит прямо на дорогу… А рядом ещё одно.

Вспышка пламени на стволе второй пушки показалась Вороткову последним салютом в честь его короткой жизни — но за секунду до того взревел стартер, танк дёрнулся назад… И болванка, словно огромный молот ударившая по башне, прошла рикошетом — оставив на броне глубокую, светящуюся от жару борозду.

— Леха, короткая!

Для верности шипящий от боли мамлей ткнул мехвода сапогом в плечо. Хоть вражеский снаряд и срикошетил, но от сильного удара броня изнутри брызнула мелкими осколками, расцарапав щеку командира… Но оглушенный механик словно не слышал его, продолжая сдавать назад — и мешая Вороткову взять верный прицел.

А ведь казенник танковой сорокапятки уже лязгнул, приняв в своё нутро осколочный снаряд…

Мехвод не иначе почуял близкий конец — и пытаясь уйти от него, продолжал давить на газ, не слушая командира. Но болванка вспорола броню прямо напротив его сидения; мамлей услышал жуткий, чавкающий звук, от которого нутро его заледенело от ужаса, а по спине поползли мурашки… Танк вновь тряхнуло, и он замер уже намертво — а из моторного отделения в боевое повалил чёрный, густой дым.

— Саня бери пулемёт и диски, наружу!

Заряжающий промедлил всего мгновение, ожидая командира — но сам мамлей упрямо приник к панораме, спеша поквитаться с немцами за убитого мехвода и погибший танк… Машина замерла на месте — и довести маховики наводки опытный наводчик успел за доли секунды, после чего поспешно нажал на спуск.

Неподвижный танк — мертвый танк. Ветераны Испании знали об этом, стараясь втолковать курсантам простую истину — но азарт боя целиком захватил младшего лейтенанта. Он вложил осколочный снаряд точно в щит лёгкой пушки — накрыв и орудие, и расчёт. Ну, по крайней мере заряжающего и наводчика уделал так точно… Башнер, старшина Александр Мезинов уже покинул башню вовсю дымящего танка через верхний люк, прихватив с собой танковый ДТ. Вслед за ним кинулся и Воротков… Очередная болванка проломила тонкий броневой лист толщиной всего пятнадцать миллиметров, встретив на пути тело мамлея. А после угодила в практически полную боеукладку, чудовищным взрывом сорвав башню с погон и подбросив её в воздух…

Вся схватка танкистов и вражеской полубатареи длилась вряд ли больше минуты. Только кому-то эта минута показалась вечностью — но для кавалеристов, палящих в сторону саперов и отчаянно дергающих затворы карабинов после каждого выстрела, она пролетела одним кратким мгновением.

Бойцы пытались целиться — но орудийные выстрелы над головой мешали попасть в цель. Тогда Фролов схватился за «эрэдэшку» — ручную гранату РГД-33, довольно сложную в обращении и слабо изученную личным составом. По совести сказать, кавалеристов (да и не только их) редко учили метать боевые гранаты из-за риска несчастных случаев. К тому же саму «эргэдэшку» люди побаивались — ведь чтобы сработал запал замедления детонатора, гранату требовалось встряхнуть перед броском, словно градусник. Но многим казалось, что «РГД» при этом может рвануть прямо в руке… Да и три с половиной секунды «пиротехнического замедления» — это совсем немного! Особенно, если об этом думать…

Подготовленный младший командир сумел встряхнуть гранату, и даже бросил её с секундной задержкой к ближайшему укрытию саперов — массивной бетонной урне, прикрывшей сразу пару стрелков. До неё было не более тридцати метров — однако бросок Фролова вышел неточным: ручка гранаты в последний миг выскользнула из вспотевших пальцев, и «эргэдэшка» бахнула с недолетом.

Зато в ответ прилетели сразу две немецкие ручные гранаты. Простые в использовании (скрути крышку на рукоятке да рвани фарфоровый шарик), удобные для броска за счёт длинной деревянной ручки, они полетели точно в сторону залегших кавалеристов… Одну вражеский сапёр сгоряча перебросив — и та рванула в стороне, за спинами бойцов. Но когда раздался глухой хлопок второй, то сразу же вскрикнул раненый боец…

— Ах вы твари!!!

Фролов заорал от внезапно накатившей на него ярости — он вдруг очень ясно понял, что его бойцов убивают. Тех самых бойцов, с кем отделенный дружил, ругался, вместе учился и кого учил, с кем сидел за одним столом на приёме пищи — и с кем спал в одной казарме. Эти люди стали его верными боевыми товарищами, даже друзьями — а свое отделение Сергей воспринимал едва ли не семьёй… Родными за столько месяцев службы они действительно стали.

И вот теперь ещё одна смерть — или ранение, неважно. Важно то, что его ребят гробили немцы, расстреливая из пулемета, карабинов, закидывая гранатами… И ведь отделенный никак не мог изменить ситуацию, переломить ход боя! Но осознание собственной беспомощности было столь унизительным, что вкупе с накатившей на Сергея яростью оно буквально бросило его тело вперёд. Фролов выпустил из пальцев бесполезный карабин, рванув из ножен верную, хорошо знакомую шашку! Кавалеристы могли спешиться и оставить лошадей — но сдавать клинки они не собирались.