Комиссар заметно стушевался, не зная, что мне ответить. Ведь нутром же чует, что я прав! А я знаю, что прав — разве что знание это касается июня 1941-го. Тогда ведь сотни, тысячи советских командиров начали действовать на свой страх и риск, открыв по немцам огонь, несмотря на все негласные распоряжения «не поддаваться на провокации»… В Москве-то очухались сильно позже — когда война уже вовсю шла на границе несколько часов к ряду.

И все же политработник попробовал и далее гнуть свою линию:

— Не дури, Семёнович, договоримся мы с фрицами! Выйдем на связь, все обсудим…

Ну этого ещё не хватало! Так ведь действительно можем договориться о прекращении огня — как оно и было в реальной истории. Проблема только в том, что через два года враг нападет на СССР будучи примерно в два раза сильнее по всем позициям… И война нам, как ни крути, куда более выгодна именно сейчас!

— Я отдал боевой приказ — и вся ответственность на мне. Ты же, если хочешь, пиши рапорт, прикрой себе задницу!

— Ты за кого меня держишь?!

Кажись, комиссар мужик все же неплохой — и судя по всему, с комбригом он был действительно дружен… А ведь в противном случае мог бы и оспорить мой приказ — в 39-м строевые командиры обязаны согласовывать свои действия с политсоставом, если мне память не изменяет… Впрочем, судя по интонациям, когда мой товарищ говорил о протекции командарма Голикова и про Испанию, к комбригу (то есть ко мне!) тот относится с большим пиететом и уважением. И возможно, не решился бы оспорить мое решение при любом раскладе.

Но в любом мне удалось посеять в душе его ростки сомнений, что стремительно взошли и дали свои плоды. В конце концов, одно дело попасть под раздачу за то, что сделал все необходимое на свой страх и риск! Насколько мне известно, товарищ Сталин мог и просить подобную удаль и оправдать спорные решения командиров… И совсем другое — получить по шапке за то, что не выполнил требования устава, испугавшись уже потерявших актуальность указаний! Причём в июне 1941-го за подобную нерешительность жёстко расправились с многими высшими командирами западного военного округа/фронта! Павлов, Оборин, Коробков… Список фамилий на самом деле весьма значительный, но иных я просто не помню.

Между тем, после недолгой заминки (и явно тяжёлых раздумий), политработник протянул мне руку:

— Ладно, Семеныч, я тебе верю. А если что… Значит, вместе и ответим.

Теперь понятно, почему комбриг был дружен с комиссаром… Но крепко пожав протянутую мне руку, я все же решил не рисковать:

— Спасибо тебе друг. И поверь — я знаю, что так будет лучше… Но у меня к тебе огромная просьба. Подкрепление нужно уже вчера, сам понимаешь. И от того, насколько быстро оно подойдёт, зависит исход первого, самого принципиального боя с немцами! Потому я прошу — возьми штабной броневик, я тебе ещё два пушечных выделю в сопровождение. Доберись до Шарабурко, ускорь подход наших!

Комиссар даже как-то облегчённо улыбнулся:

— Всё сделаю, как надо! И подкрепления обязательно будут… А в сопровождение мне и одного БА-10 достаточно.

Мне осталось только с чувством хлопнуть товарища по плечу (эх, знать бы ещё его имя!):

— Спасибо тебе, друг! Крепко выручишь, очень крепко!

— Товарищи командиры! Немецкие фашисты подло ударили по нашим танкистам из засады! Разведрота понесла потери, ответным огнём уничтожена вражеская батарея! С этого момента все, о чем вы говорили польским крестьянам и солдатам — а именно, что мы идём на выручку и поможем в борьбе с немцами…

На мгновение я прервался, размышляя, как привильно закончить мысль — после чего без затей отрубил:

— Теперь это все не просто слова. Враг сделал ход — и мы ответим!

— Ура!

Кто-то из взводных и ротных командиров поддержал меня неестественно бодрым кличем — но большинство военных смотрит на меня напряжённо, даже немного растерянно. Их наверняка вусмерть заинструктировали на счёт того, что в сторону «немецких товарищей» даже целиться нельзя, не говоря уже о том, чтобы стрелять… И тут такое.

Решив не терять время, я принялся коротко, по-деловому инструктировать командиров:

— Значит так, мы заходим в восточный городской сектор Львова. В настоящий момент его занимает единственный польский батальон — в боевой контакт с поляками не вступать, с их командованием я выйду на связь в ближайшие минуты. Уверен, сумею добиться боевого взаимодействия.

А вот теперь командиры смотрят на меня уже чуть иначе — как только перешёл от лозунгов к делу, люди собрались, сосредоточенно вслушиваясь в мои слова.