Он оживлённо жестикулировал и что-то рассказывал своим собутыльникам — двум глублякам. Их бледно-зелёная кожа лоснилась от влаги, а короткие, толстые щупальца на подбородках подрагивали и шевелились в такт разговору.

— … и я ему говорю, Волк, ты за это заплатишь! — вещал Змей, ударяя кулаком по столу так, что зелёная жижа в его кружке плескалась через край. — Он отнял у меня всё! Мою честь! Мой статус! Мою банду! Мы были королями дорог! Ни один Цверг не мог проехать без нашего разрешения! А он… он просто взял и всё уничтожил!

Глубляки сочувственно перебирали щупальцами и кивали.

— Да, брат, дела, — пробулькал один из них голосом, похожим на звук воды в засорившейся раковине.

— Он лишил меня авторитета! — не унимался Змей. — Меня, Змея, уважала вся братва! А теперь… теперь я никто! Он даже самоуважение моё растоптал! Вы представляете?! — он наклонился к ним поближе, понизив голос до пьяного шёпота. — Мне пришлось сегодня… переодеться в костюм плюшевого аллигота! Я ходил по пляжу в костюме аллигота! С подносом! И всё зря!

Глубляки уставились на него большими, немигающими глазами. Затем один из них не выдержал и издал сдавленный смешок, который быстро перерос в булькающий хохот. Второй тут же его поддержал. Они смеялись, их щупальца тряслись, а головы колыхались.

— Прости, друг, — отсмеявшись, сказал первый. — Но это… это сильно. Аллигот, значит.

— И что самое паршивое, — трагически вздохнул Змей, допивая свою кружку. — Он даже человеческий облик у меня отнял. Я ведь был человеком! ЧЕ-ЛО-ВЕ-КОМ! А теперь вот… — он тыкнул пальцем в свою зелёную чешую. — Мутация, будь она проклята.

Один из глубляков по-дружески хлопнул его по спине перепончатой ладонью.

— Слышь, рептил. Ты, кажется, уже достаточно набрался. Тебе бы проспаться.

— Я?! — Змей выпрямился, пытаясь выглядеть трезвым, но лишь качнулся на стуле. — Да я трезв как стёклышко! Я могу… я могу на одной ноге до той стены допрыгать! Хотите?

— Ему и правда хватит.

Голос Моники прозвучал за их спинами, холодный и властный. Глубляки обернулись. Перед ними стояла красная рептилия с жёлтыми глазами, которые смотрели на них так, будто они были чем-то, что нужно соскрести с подошвы ботинка.

— Ого, — пробулькал первый глубляк, смерив её взглядом. — Твой мужик, что ли?

Моника перевела взгляд на пьяное тело Змея, затем снова на них.

— Мой, — отрезала она.

Глубляки сочувственно зашевелили щупальцами.

— Ну, держись, сестрёнка, — сказал второй. — С таким-то… счастьем. Ладно, мы пошли. Удачи вам.

Они поднялись и, поспешно допив пиво, удалились, оставив Монику наедине со своим горе-напарником. Она села на освободившийся стул.

Тишина за столом стала тяжёлой и напряжённой.

— Ты идиот, — тихо, но отчётливо произнесла она.

— А ты… ик… всегда такая весёлая, — огрызнулся Змей.

— Ты только что рассказал первым встречным всё, за что нас могут посадить на электрический стул и жарить, пока не обуглится хвост. Нападения на Цверги, твоя банда, твоя личность! Ты хоть понимаешь, что ты наделал?

— Я сам разберусь, что и кому говорить! — он попытался встать, но снова плюхнулся на стул. — Я сам себе хозяин! И не тебе мне указывать, Моника! Я… я всё контролирую.

Моника смотрела на него. На его мутные глаза, на покосившуюся морду.

Он бесполезен. Разговаривать с ним сейчас всё равно, что пытаться объяснить квантовую физику мусорному баку.

Она молча встала, схватила его за шиворот и рывком подняла на ноги.

— Пошли, хозяин. Тебе пора спать.

Змей что-то невнятно пробормотал, но не сопротивлялся. Моника поволокла его к выходу, чувствуя на себе любопытные взгляды завсегдатаев. Месть — это блюдо, которое подают холодным. Но этому мстителю для начала нужно протрезветь.

На улице, пока Моника тащила Змея за собой, он бубнил:

— Я ненавижу Волка…

— Знаю.

— И ненавижу этот город…

— Тоже знаю.

— И ненавижу… этот фонарь… он на меня смотрит…

— Конечно, это же кристаллоид.

— Зачем ты меня тащишь? Куда? — заплетающимся языком вопрошал он.

— В ближайшую ночлежку, которая нам по карману. Мы пойдём спать. А завтра придумаем что-то нормальное.

— Я не хочу спать! Я хочу мести! — брызгал Змей слюной.

— Ты хочешь упасть лицом в салат и проспать до утра? До мести сегодня не дойдёт, уж поверь. Только до мести себе и собственной печени.