Шрифт:
— «Вы ж шутите.»
— «Я вообще-то серьёзная девушка, Борисенок. Но с юмором. А теперь марш под душ. Я через десять минут занесу тебе чистую пижаму. Будь человеком, не ходи голый.»
Душ. Он был, мать его, горячий. Не просто тёплый, а горячий. Я стоял под струёй, и вода лилась по спине, между лопаток, по шее, стекала вниз, и это был кайф. Такого в экспедиции не было с тех пор, как нас заперло в пылевом поясе у звезды Эпсилон.
— «Вода… Пресная, горячая…»
Мы добывали влагу из воздуха, конденсировали её на панелях корабля, но тёплый душ был роскошью — как окрошка на кефире на Марсе.
Я прикрыл глаза и вздохнул.
— «Братцы… ради этого стоило умереть.»
— «Ого. Кто это у нас тут философствует, как Карл Маркс в бане?»
Я вздрогнул — и не потому, что кто-то вошёл. А потому, кто вошёл.
Сестра-хозяйка стояла у приоткрытой двери душевой, держа в руках свернутую пижаму. А в другой — полотенце.
Грудь у неё была настолько… ну, всё ещё в соку, что полотенце непроизвольно от зависти дрогнуло.
— «Эээ… простите… я…»
— «Да расслабься ты… Видела я ваших всех — и дохлых, и быков. У тебя хоть спина ровная. И, судя по тому, как стоишь, не только спина.»
Я кашлянул. Она подошла ближе. Было тепло, влажно и опасно.
— «Знаешь, Борисенок, мне тут все солдатики как с конвейера — а ты какой-то… нестандартный. Не пьёшь, не материшься, в глаза мои смотришь, как будто в них что-то интересное. И на груди моей не зависаешь… »
— «Так я просто из… Гомеля.»
— «Угу. Гомель — он онтологический, да? Или просто хорошо вписывается в резонансную матрицу?»
Я вылупился. Она подмигнула.
— «Шучу. Я ж у вас здесь старше по званию — мне можно. Всё, вылезай, а то горячая вода закончится. Это ж БССР, не Голливуд. Пижаму положу на скамейку. Не перепутай с тряпкой.»
И ушла. Шаги мягкие, запах — чуть с хвоей и хозяйственным мылом. И спина — как у богини снабжения.
Комментарий от «Друга» (где-то в глубине разума):
— «Психоэмоциональный резонанс нестабилен. Фокусировка нарушена. Уровень дофамина растёт.»
— «Спасибо, Кэп. Это грудь виновата.»
— «Подтверждаю. Симптоматика соответствует норме. Дальнейшее взаимодействие с субъектом может вызывать… непродуктивные отклонения.»
— «Друг, ты просто завидуешь. Впредь делай это молча.»
Я вышел из душа чистенький, побритый, с причёской в стиле «по уставу плюс чуть-чуть от души». Пижама накрахмалена, тапки не скрипят — идиллия.
В животе урчит: тело требовало углеводов, белка, жира и, желательно, двойную порцию всего.
Судьба вела в столовую.
Здание госпитальной столовой было низкое, с облупленной вывеской и запахом еды, который въелся даже в оконные рамы. Внутри — длинные столы, обитые клеёнкой, и очередь, шевелящаяся под приказы дежурной:
— «Не лезь без тарелки, ефрейтор, ты ж не в наряде по кухне!»
— «Быстрее, бойцы, не на шведском курорте!»
Я подошёл. И тут началось.
— «Ой, ефрейтор Борисенок!» — воскликнула молоденькая повариха с веснушками и ямочками на щеках, — «Борщеца тебе — как деду в деревне! Погуще, чтоб ложка стояла!»
Она навалила в миску борща так, что тот стал скорее вторым блюдом.
Другая, пониже ростом, но с глазами, как две заваренные черешни, добавила пюре:
— «А пюрешку тебе пушистую, как облачко над Полоцком.»
Третья — с маникюром, которого бы и в цирке не показали — с блёстками и сердечками — налила мясной подливки столько, что пюре сжалось от страха.
— «О, а подливку-то — двойную! Нам не жалко для наших героев. Всё равно скоро на дембель, да?»
Я моргнул.
— «Чего?..»
— «Ну ты ж через месяц — вольная птица! Мы уж знаем.» — с заговорщицким подмигом сказала веснушчатая.
В голове у меня щёлкнул «Друг».
— «Ты им военник слил?»
— 'Я? Никогда. Люди, очень любопытные существа. Сестричка-хозяйка смотрела твой билет минут десять. Наверное, обсуждали в курилке."
Я прошёл мимо буфета, где сидели бабки в халатах и беззвучно жевали ватрушки, и сел за свободный стол, где уже уплетали кто котлету, кто компот.
— «Здорово, мужики.»