Шрифт:
— Багаж ваш? Разрешите, сударь?
— Да, бери, только далеко не отходи, я не знаю на чем и куда я поеду — Киваю я головой.
— Не извольте беспокоиться! Подождем и проводим в лучшем виде! Мы же понятие имеем, херой вы как никак!
Грузчик ловко хватает мой саквояж и чемодан, аккуратно принимает из моих рук длинное суконное пальто, и исчезает за моей спиной. Я вдыхаю влажный петербургский воздух с примесью дыма, навоза и пряников из вокзального буфета. Черт, хорошо то как!
— Пройдемте Иссидор Константинович, не ровен час дождь опять ливанёт! Крышу починяют, как вы могли заметить, а сегодня в столице дожди-с — Решетников хватает меня под руку — В здании вокзала накрыт фуршет, там будет удобнее!
Я взглянул наверх. И точно, как раз над нами часть крыши отсутствует, а по балкам перекрытия снуют рабочие, с интересом посматривая вниз. В просвете чернеют налившиеся влагой облака, готовые лопнуть в любой момент. Питер, он и есть Питер…
Топаем всей толпой в здание вокзала. В зале ожидания всё выглядит знакомо: зеркала в золочёной раме, колонны. Над кассами висят расписания поездов. Тут тоже людно, люди из других вагонов в основном третьего класса, толпятся у выхода.
Как только я вхожу в распахнутую дверь, как, оркестр, стоящий у входа в вокзал, поднимает медные трубы. Взвивается звук литавр, и на весь зал, на весь Петербург, словно с самого неба, звучит:
Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу нам!
Царствуй на страх врагам,
Царь православный!
Боже, Царя храни!
Звук торжественный, величавый. Он заполняет пространство под высоким сводом вокзала, сливаясь с эхом шагов, скрипом сапог, и лёгким звоном медалей на груди офицеров. Пассажиры замирают. Мужчины снимают шляпы, солдаты — отдают честь, женщины крестятся. Среди встречающих — кадеты, сжимают фуражки в руках, смотря на меня с щенячьим восторгом.
После последнего аккорда наступает короткая тишина. И вдруг — всплеск аплодисментов, крики «Урааа!», и под это исконно русский боевой крик толпа идет в атаку! Я и глазом моргнуть не успеваю, как лечу к потолку, а затем падаю вниз. Меня подхватываю десятки рук, и снова вверх!
— Ура Волкову!
— Мать вашу! Всю душу вытрясите! На землю поставьте ироды! — Протестую я, но за гулом восторженной толпы меня никто не слышит.
Наконец меня, всего растрепанного и помятого опускают на землю, и в мою руку кто-то вкладывает бокал, полный шампанского. Да, выпить бы мне сейчас не помешало. Видал я в гробу, такую народную любовь! Сейчас бы кому-нибудь в зубы дать! Вот организатор этого мероприятия, Решетников который, как раз подойдёт! После подбрасываний адски болит ребро, шляпа моя где-то под ногами толпы, а рубашка видимо треснула под мышкой, хорошо, что на мне ещё и пиджак! Я поворачиваюсь, ища благодетеля глазами, и встречаюсь взглядом с Егором Корнеевым. Он в парадной форме, на груди полно наград, на поясе кортик, а звезд на погонах как будто больше стало…
— Терпи командир! — Орет он мне на ухо, перекрикивая адский шум, что стоит вокруг — Тебе сейчас только благодарственную речь сказать надо, и мы тебя заберём! Не повезло тебе, что ты один, все шишки твои, нам проще было, мы на всех эти лавры поделили.
— Какая к чертям речь?! — Меня уже трясти начинает от злости — А не пошли бы они все в пень?!
— Ха-ха-ха! — Смеётся Егор — А что, пошли их, будет интересно завтра во всех газетах прочитать, как Волков своих восторженных поклонников и официальных лиц матом крыл!
— Да иди ты! — Мне было не до шуток. Носильщик с вещами и пальто где-то потерялся, шмоки мне попортили, по торсу настучали, и за это я их всех ещё и благодарить должен?!
— Ага, и правда, пошел я, а то мне второй раз достанется, а оно мне надо? — Заржал довольный Корнеев, и тут же исчез в толпе.
— Вот же собака сутулая… — Процедил я сквозь зубы. Похоже говорить всё же придётся.
Я залпом выпил шампанское, и оглянулся в поисках броневика, с которого можно толкнуть речь. Раньше сядешь, раньше выйдешь. — народная мудрость! Надо уже отбиться от всех этих церемоний, и ехать в гостиницу. Так где броневик? Нету что ли? Наверно на Финском все броневики паркуют, и только там их дают на прокат поюзать, чтобы с них выступать перед толпами народа… А это что там в углу? Ящики строителей? На нем фотограф какой-то устроился. Сойдёт!
Я быстро подошел к ящику, улыбнулся фотографу, а затем бесцеремонно схватил фотоаппарат за треногу и снял нафиг со своей будущей трибуны. Не обращая внимание на возмущенный вопль журналюги, который тут же спрыгнул вниз, боясь потерять дорогую аппаратуру, я забрался наверх.
— Господа… Господа! — В первый раз меня не услышали, а после второго, когда я заорал как резанный, в зале мгновенно возникла пауза, толпа замолкла, повернув головы ко мне.
— Мы вернулись! — Начал я торжественно. Чего говорить я знал, речь давно написана и выучена, к тому же я немного сплагиатил… — Вернулись с края земли, оттуда, где кончаются карты, где нет деревьев, где только лёд, ветер и звёзды над белой пустотой. Мы были там не ради славы, не ради наград. Мы были там — ради науки, и ради России. Мы прошли через бури, через лёд, через тьму и голод. Мы хоронили товарищей под снегом, где нет креста и не растёт трава. Но мы не отступили. Мы вели дневники, мы вели замеры, мы несли знамя Империи на полюс холода — и оно не упало. Если вы сегодня встречаете меня как героя — знайте: героями были все те, кто помог мне в осуществлении задуманного! Те, кто мог, но не пошел на полюс, чтобы дать мне шанс, те, кто проложил мне путь! Помните их, ибо они и есть настоящие герои! Я назову их поименно: Корнеев Егор Антонович, Сизов Карл Фадеевич, Галицкий Семён Иванович, и особо хочу отметить Куницкого Фрола Лукича! Без них ничего бы не получилось! И пусть знает Европа и Америка — на Севере имя России звучит громко, как треск льда под ногами. Спасибо вам — за то, что ждали. За то, что верили. Слава Отечеству. И пусть каждый, кто отправится вслед за нами, знает: Россия не знает края!
Вспышка, прямо у меня под ногами ослепила меня. Обиженный мною репортер выполнял свою работу, а над сводами вокзала в очередной раз звучал крик «Ура!».
Глава 5
Я прибыл в гостиницу Гранд-Отель «Европа» только ближе к обеду, после долгого и утомительного стихийного митинга, устроенного мне на Варшавском вокзале. Статный швейцар в темно-синей ливрее с золотыми пуговицами открыл передо мной двери, а подбежавшие носильщик молча принял чемодан и саквояж, и самое главное, на меня никто не глазел и не рвался пощупать героя. Уже с крыльца чувствовалось, что я ступаю на порог заведения исключительного класса обслуживания, обеспечивающего своим постояльцам покой, тишину и конфиденциальность.