Гиббс и Эйген, как Марлоу до них, видят компромиссы, самообман и откровенную ложь, которые, как это ни парадоксально, порой необходимы для сохранения царства идеалов — прекрасного мира, воплощенного, по мнению Марлоу, в нареченной Куртца. Она выступает в роли нравственной фантазии: пусть это скорее проклятие, чем благословение, но оно отделяет ее, Куртца и Марлоу от странников, «вялых демонов» [177] и других моральных банкротов из повести Конрада. Именно это моральное воображение отличает, со всеми их недостатками, Эйгена, Баста, Гиббса и лучших персонажей «Джей Ар» от остальных. И редкое, но хирургическое применение Гэддисом «Сердца тьмы» подчеркивает ненадежную искусственность этого морального царства. Всем четырем произведениям — Теннисона, Киплинга, Уайльда и Конрада — присуще внимание к обоснованности культурных и моральных идеалов и трудности следования им перед лицом личного несчастья и распространенной коррупции [178] . Драматическое обновление Гэддисом этих проблем и трудностей напоминает читателю, что культура всегда находится в состоянии кризиса и всегда будет требовать большего от меньшинства, все еще убежденного в том, что культуру стоит сохранять.

Ссылка на Ипполита в словах Гиббса о семье Шрамма — один из многих намеков на греческие мифы и философию, разбросанных по «Джей Ар». Некоторые — например, этот миф о любви Федры к пасынку, — случайны и локальны в том смысле, что они не образуют какой-либо образной структуры, только напоминают о самых мрачных уголках греческой мифологии. Так, мы слышим, как Эми сравнивает звук циркулярной пилы с Эриниями, встречаем компании, названные в честь стоглавого чудовища Тифона, дельфийской жрицы Пифии и Эреба, олицетворения тьмы (туда же — название корабля в начале «Сердца тьмы»). Брисбой хотел назвать похоронную фирму в честь Харона, но его мать «посчитала это изыском для знатоков». Несколько раз упоминается Платон, единожды приводится отрывок из Гераклита, Гиббс часто цитирует «Политику» Аристотеля в «Агонии агапе», но самые важные ссылки относятся к греческому философу Эмпедоклу и к Филоктету — раненому лучнику, положившему конец Троянской войне. Относительная редкость ссылок на эти две фигуры обратно пропорциональна их важности в «Джей Ар».

Литературоведам Эмпедокл известен главным образом как отчаявшийся самоубийца из поэтической драмы Мэтью Арнольда «Эмпедокл на Этне», но Гэддис ссылается на оригинального поэта-философа V века до н. э. и на сохранившиеся фрагменты его космологической поэмы «О природе». Эмпедокл описал космический цикл, в котором мир поочередно контролируют две противоположные силы — Любовь (или дружба, гармония, единство) и Вражда (или ненависть, беспорядок, разделение). Философ считал, что органическая жизнь развивается в четыре этапа. Первое поколение жизни состоит из разрозненных конечностей: «Выросло много голов, затылка лишенных и шеи, / Голые руки блуждали, в плечах не имея приюта, / Очи скитались по свету, одни, безо лбов сиротея» [179] (фрагмент 57). Во втором поколении части тела случайным образом соединяются с другими, создавая монстров:

Третье поколение производит «целостные формы» — андрогинных существ, описанных Аристофаном в «Пире» Платона, а в четвертом, последнем, поколении эти существа дифференцируются по половому признаку в человеческую расу [180] .

На вопрос о псевдогреческой цитате над входом в школу Джей Ар — в действительности принадлежащей Марксу [181] (прощальная шутка Шеппермана), — Гиббс отсылает писателя Галла к «Эмпедоклу […] я думаю, это фрагмент из второго поколения его космогонии, а может, даже первого», и пересказывает соответствующие фрагменты, к большому неудовольствию Хайда:

Миром, согласно Гэддису, правит Раздор — пародийный или «комический» цикл, где процветают фрагментация и разделение. На многолюдном Пенсильванском вокзале «локти находили ребра, а плечи — спины, — бормочет Гиббс, — тут как рассвет мира, сюда… бесчисленные руки и непристроенные глаза, лица глядят в разные стороны». Хотя здесь, как и в других местах, Гэддис буквализирует эмпедоклов образ частей тела, тот пронизывает «Джей Ар» в том же метафорическом смысле, что и у Эмерсона в «Американском ученом»: «Общество — это то состояние человека, когда фиолетовые члены оказываются отрубленными от ствола, и бесчисленные двуногие чудовища щеголяют то красивым пальцем, то изящной шеей, то крепким желудком, то сильной рукой, но никто не является человеком» [182] . Эмерсон жалуется не только на специализацию, но и на раздробленность, на то, что Человек умаляет себя до вещи, функции, а потом к другим относится таким же образом. Результат — несовершенные существа, которые ковыляют по «Джей Ар», натыкаются на людей, используют их, перевирают других и перевирают сами себя, каждый настаивает на своем узколобом мировоззрении и объединяется с кем-то только в раздорных браках, хаотических школьных системах или таких чудовищных комбинациях, как «Семейство Компаний Джей Ар», перед которым бледнеет что угодно у Эмпедокла. Любовь, не считая Эми [183] , колет глаза своим отсутствием.

Гэддис создает и лексические эквиваленты конечностей и монстров Эмпедокла в своем эллиптическом, фрагментарном диалоге и разнородном дискурсе, состоящем из несочетающихся стилей, специализированного жаргона, перегруженных метафор и извилистого синтаксиса. Примеры излишни: откройте любую страницу «Джей Ар». Но что защищает роман от обвинений в простом создании того лексического хаоса, который в нем критикуется, так это избирательность художника, когда конкретный идиотский комментарий выбирается из множества других и помещается рядом с другим конкретным, чтобы вместе они повторяли замечание из другого контекста в другом месте и, в свою очередь, предвосхищали строчку из Теннисона, и так далее. «Джей Ар» действительно выглядит хаотичным, но это «идеально упорядоченный хаос», предназначенный для борьбы раздора с Раздором при помощи самого сильного лука, каким владеет Гэддис.

Филоктет, как Гэддис однажды объяснил интервьюеру, «…был героем с луком, великим защитником греков, который пошел в запретный для него священный сад, его укусила змея, у него начала гноиться рана — и от него избавились, изгнали. Затем, когда начались неприятности и снова понадобился он и его лук, к Филоктету пришли Одиссей и царевич [сын Ахилла Неоптолем] и попросили вернуться и помочь. И меня всегда очаровывала эта идея». В «Джей Ар» Филоктет наиболее тесно связан с Джеймсом Бастом, композитором оперы под одноименным названием «Филоктет», живущим за границей в добровольном изгнании. В конце романа его приглашают обратно, чтобы спасти больную Нью-Йоркскую филармонию так же, как и Филоктета зовут положить конец Троянской войне. Но в более широком смысле Филоктет — прототип всех несчастных и бунтарских художников Гэддиса; Шрамм и Гиббс тоже хромые, а последний еще и спасает к концу романа ряд компаний, вопреки (а может быть, и благодаря) «гнойной ране» его горького сарказма. В «Распознаваниях» Бэзил Валентайн предлагает Уайатту эпиграмму «Жрец — хранитель тайн. Художник стремится их разоблачить». Творец проклят за осквернение священного сада, но проницательность и сила, обретенные в результате преступления, оказываются крайне необходимы проклинающему его обществу, которое использует эти же тайны для обмана и угнетения. Среди творцов только сатирик особенно стремится разоблачать тайны, — что делает его уязвимым для обвинений в неуважении, бесчестии, пессимизме (остальные обвинения можно найти в резких рецензиях на Гэддиса), — но тем не менее здоровье любого общества зависит от корректирующей плети сатирика, что красноречиво доказывает Поуп в собственных сатирах и посланиях. (В поздних интервью Гэддис полусерьезно хвастался, что предупредил невнимательное общество о бросовых облигациях восьмидесятых и крахе 1987 года.)