– Моя мать была темной эльфийкой, она прибилась к клану, уже будучи беременной, как мне рассказывали. Не она рассказывала, а госпожа Раэниса, мать госпожи Нэриэмы, потому что моя мать к моменту, когда я более-менее начал понимать мир, была уже мертва.

О том, в каких выражениях госпожа рассказывала ему, пятнадцатилетнему подростку, историю матери, Ней предпочел умолчать. Тогда ему впервые было больно и обидно, потому что отношение поменялось очень ощутимо как раз после смерти мамы. До этого, лет после десяти, когда кое-какие признаки нечистокровности уже начали проявляться, его тоже не особо жаловали в детских компаниях, но худо-бедно терпели.

– Мама была неплохим огненным магом и воином, с ранних лет учила меня приемам боя, мечтала, что однажды проснется дар и я стану сильнее, смогу защитить себя…

И она скрывала, что отцом ее ребенка был человек, а не эльф. Более светлая кожа вполне объяснялась связью со светлым эльфом, а отставание роста ушей от всего тела стало заметным как раз годам к десяти. Отличия в фигуре и того позже – годам к четырнадцати. Он как раз начинал заглядываться на девушек, но однажды мама не вернулась с вылазки – отряд наткнулся как раз на большую стаю каменных волков. Тогда погибли еще двое эльфов, а выжившие похоронили тела на месте, потому что нести их было слишком далеко.

Ней не успел даже оплакать потерю, ему дали всего ночь, а утром уже привели к Матриарху. Сначала на него излили всю ненависть к полукровкам, видимо, давно копившуюся в душе, потом в самых унизительных выражениях расписали будущее, безрадостное настолько, что оставалось лишь сбежать или вовсе прекратить свою никчемную жизнь, но… Последнее откровенно пугало – в юности не веришь, что жизнь однажды может закончиться, не говоря уж о том, чтобы набраться смелости прервать ее самостоятельно. А первое тоже страшило – одиночеством. Ведь Матриарх подробно объяснила мальчишке, почему он не найдет себе места ни у эльфов, ни у людей. Да и привык он ненавидеть последних, как и все вокруг.

Возможно, чуть позже он все же пришел бы к какому-то решению, чтобы избежать всеобщей ненависти и презрения, теперь перекинувшихся на него (разве что дочь Матриарха, чуть младше него, всегда относилась к шпыняемому мальчишке достаточно равнодушно), но Нею не дали такого шанса. После того разговора с Матриархом, его первой госпожой, жизнь проходила как в тумане: он выполнял приказы, терпел унижения, даже не думая о свободе, принимая свою судьбу.

– Мама погибла, когда мне исполнилось пятнадцать, тогда же стала слишком заметна и полукровность. И госпожа Раэниса сделала меня своим личным рабом.

– В пятнадцать?!

– Ну да, рабство защищало меня от смерти, по ее словам. – Сначала Ней не понял, отчего госпожа так возмущена, но когда до него дошло, отчаянно замотал головой: – Вы не так поняли, госпожа! Я был рабом, продолжал учиться воинскому делу и охотничьему, чтобы приносить клану пользу. На мне тренировали потом молодых воинов, я участвовал в вылазках за дичью, ну а в остальное время выполнял всякую разную необходимую работу.

Самую грязную, которую больше никто не хотел выполнять. И опять он этого не стал говорить. Что было, то прошло… Он очень надеялся, во всяком случае. Госпожа Майливиэль казалась другой, и Ней мечтал, что его жизнь рядом с нею станет если не хорошей, то не такой беспросветной, как раньше.

Почему-то слова Нея о личном рабстве у матери Нэриэмы дико взбесили Майли. Нет, она и так знала, что у рабов жизнь не сладкая, но даже не представляла, насколько та может быть тяжелой у раба-полукровки. Нэриэма показалась ей хоть и холодноватой, но какой-то честной, что ли, справедливой. Мать, видимо, была совсем другой. И знать, что над ее Неем какая-то чужая женщина издевалась прям с детства, было неприятно.

Ее Ней… Он же и в самом деле ее – в прямом смысле. И теперь уже по собственному выбору. Хотя какой тут выбор, когда без выбора? Уходить жить в лес в одиночку – даже не смешно. Уж она знает, о чем говорит – нескольких недель скитаний для понимания вполне хватило.

Вот только ее – кто? Раб, само собой. Охранник, защитник, мастер на все руки… Вот только еще он и красивый мужчина, которого сегодня во время купания Майли рассмотрела особенно внимательно. И убедилась, что давно не испытывавшее удовлетворения тело очень даже положительно реагирует на мысль, сделать мужчину еще и любовником. Тем более, когда после рассказа о прошлом она перестала испытывать к нему какой-либо негатив. Даже скорее жалость появилась, которую она старалась подавить – не то чувство, которое может быть приятно мужчине от женщины.

Да, гораздо лучше испытывать восхищение и желание.

Шалея от собственной смелости и верха откровенности, до которого она когда-либо могла додуматься, Майли сглотнула и выпалила:

– Ней, разденься и встань передо мной. Хочу тебя как следует рассмотреть.

Ну да, как будто она этого еще сделала; да еще и в неверном свете костра много не разглядишь, но вот прям хотелось увидеть сильное тело вблизи, на расстоянии вытянутой руки, так сказать.

Ней еле уловимо вздрогнул, шумно втянул воздух и сглотнул, но беспрекословно поднялся и начал стягивать с себя одежду. Вскоре мужчина стоял полностью обнаженный, но в нескольких шагах. Далеко… С другой стороны, оно и хорошо, потому что так меньше шансов разглядеть в неверном свете костра, насколько она смущена открывшимся видом. Как-то до сих пор ровный, крупный, красиво увитый венками член не попадал в зону ее внимания. Тем более настолько возбужденный, как сейчас!