Шрифт:
– Ничего, ничего... Пустяки...
Уже пять дней прошло, как Шулейкина сняли. Нового директора пока нету. Обещали прислать. Экзамены на носу. Клара Ивановна пока робко командует. Все ходят тихие.
– Как же теперь Шулейкин будет?
– говорю я Марии Филипповне.
– Уедет?
– Зачем же ему уезжать?
– удивляется она.
– Да трудно ведь... Быть директором... Теперь насмешечки...
– Я с ним говорила об этом. Я ему говорю: "Вам бы лучше уехать, Михаил Андреевич..." - а он мне: "Зачем мне ехать? И куда мне ехать?.. Что, учителем не могу работать?.." Да и вообще, я давно знаю...
– она говорит шепотом, - он ведь не очень-то директорством своим дорожил... Он ведь не хапуга...
– Хапуга?..
– Ну он покой любит. А директору-то, знаете?.. Каждому ведь свое. Директором надо быть энергичным. Правда? А он книжки любит читать... Помечтать.
Теперь почти вся школа взялась рыть ямы и столбы устанавливать. Уже десять столбов вкопали. Маракушев посмеивается:
– Гы-гы... А мне свет ваш не нужен... Я и с лампой хорош...
– Эх вы!
– говорю я.
– Ученики мозоли натирают... А вы?..
– Гы-гы...
– смеется он.
– Молодым везде у нас дорога...
Но он приходит все-таки.
– И вы здесь, Михаил Андреевич?
– удивляется он.
– А что ж тут странного?
– говорит Шулейкин из ямы.
– Да вроде бы директором были... Неудобно, должно быть...
– А вы помогайте лучше, - говорит Маша Калашкина.
А Шулейкин ничего не говорит. Он роет. Почти одной левой рукой. Правая у него какая-то странная.
А ЕЩЕ ПРОВЕДЕМ ДОРОГУ
– Вы все-таки решили уехать?
– говорит мне Шулейкин.
Мы сидим на круглом гладком бревне под вековым дубом. Сквозь свежую листву ударяют тонкие солнечные струи. В поселке тишина. Ваня Цыганков сидит рядом. Он в резиновых сапогах. Рядом с ним - Коля Зимосадов.
– Решил, - говорю я.
– В город тянет... Я ведь бродяга.
– Я смеюсь. И вообще дела всякие. В газету меня зовут.
– Да, - говорит Шулейкин.
– Вон и учителей новых прислали. Все с высшим образованием.
– Нам бы еще печи в школе починить, - говорит Ваня Цыганков.
Жара. Июнь.
Коля Зимосадов сидит как на семейной фотографии - ладони на коленях. Неподвижно.
Вот так же он сидел на экзаменах. Потом вышел и сказал всё, без запиночки. О Коля!.. Шулейкин присутствовал на экзамене у меня в классе. Он ставил всем лучшие оценки, чем ставил я.
– Зачем же так сурово?
– сказал он мне.
– Они же прекрасно отвечают...
После письменных экзаменов получилось шесть двоечников!
– Вот так, - сказал я.
– Ничего, - сказал Гена Дергунов.
– Осенью пересдадим.
– Лучше бы не пересдавать, - сказал Шура Евсиков.
– А я уже не пересдам, - сказала Маша.
– Всё.
– Замуж Машка собралась, - сказал Саша Абношкин.
– Не, - сказала Маша, - я на торф поеду. Работать. Там по семьсот рублей заработать можно. Эх вы, колы мои, колы!
– Зато без обману, - сказал Ваня Цыганков.
После этого как раз я и сказал им:
– Я тоже уезжаю.
Они не кричали. Не побежали ко мне. Было недолгое молчание. Потом Ваня Цыганков сказал:
– Я бы тоже уехал...
И все засмеялись.
– Вот теперь вы и уезжаете, - говорит Шулейкин, вытирая пот со лба.
Жара. Полдень. Ребята встают и уходят.
– Мы скоро, - говорит Коля Зимосадов.
– Ребята, вы не забудьте вернуться, - смеется Шулейкин.
Он вытирает пот со лба. Он сидит в черном пиджаке. Он машет рукой.
– Такая жара, - говорит он, - что даже глупостей делать не хочется.
– Сняли бы пиджак, - говорю я.
– А жаль, что вы уезжаете, - говорит он.
– Мы цапались тут с вами... Всё равно жаль...
– Мне и самому это трудно, - говорю я. Мне совсем не трудно. Это чтобы не обидеть его. Все пришло к концу... Надо ехать. Вот вкопаем сегодня последние столбы, и поеду я. Хватит с меня холодной кельи, сплетен, голодовки... Пусть новенькие попробуют...
– Без хозяйства своего здесь, конечно, трудновато, - говорит Шулейкин.
– А как Виташа вас прижимал на педсовете, а?
– говорю я, как распоследний иезуит.
– Тоже жить хочет, - без злобы говорит он.
– Обстоятельства... Такие обстоятельства...
– Это магическое спасительное слово.
– Зато Виташа предмет знает свой. Его голыми руками не возьмешь.