– Все, я освободилась, – сообщила Софья, успевшая переодеться в спортивный костюм и от того ставшая еще более соблазнительной. – Что будем делать?

Она заметила Евстигнея Палыча, смущенно улыбнулась.

– Извините меня, дедушка, что я доставляю столько хлопот.

– Так ведь хлопоты хлопотам рознь, – усмехнулся в бороду старик. – Такие хлопоты мне в радость. Глядишь, там и свадебку скоро сварганим.

Он скрылся в хате.

– О чем это он? – удивленно поглядела ему вслед гостья.

– Шутит старый, – поспешил успокоить ее Глеб. – Обрадовался, что мы приехали. Так-то все один да один. Кстати, он пригласил нас на пасеку завтра, не желаешь поехать?

– Вообще-то я собиралась завтра уезжать… – засомневалась Софья. – Да и Ольгу одну оставлять не хочется.

– И Оленьку возьмем, я же с Акулиной еду.

– Не знаю, право слово… надолго?

– Как понравится. Ну, пожалуйста. – Глеб опустился перед женщиной на колено, взял ее за руку, поднял глаза. – День на природе – это здорово! Поехали, Софи.

– Я тебя совсем не знаю, – задумчиво сказала она, не отнимая руки.

– Так узнай!

– Ты этого хочешь?

– Очень! – Он встал, глядя ей в глаза, притянул к себе, медленно приблизил губы к губам женщины, испытывая трепет и одновременно желание схватить ее в охапку и целовать, и вздрогнул, услышав веселые голоса приближавшихся девочек.

– Мам, пап, мы тут мышкину норку нашли, хочешь посмотреть?

Вздрогнула и Софья, как бы проснувшись, отступила, все еще не отнимая рук, но ниточка обоюдного радостного ожидания продолжала их соединять, и Глеб понял, что торопиться никуда не надо. Они нашли друг друга. Не стоило разрушать создавшуюся «ментальную» связь словами, а тем более неосторожным жестом.

– Потом посмотрю, Оленька. – Софья прошлась по траве вдоль изгороди, отделявшей сад Евстигнея Палыча от огорода, повернулась к оставшемуся на месте Глебу. – А хочешь, я познакомлю тебя со своей бабулей? Она у меня целительница, хотя и не любит, чтобы ее так называли. И с Колей познакомлю, это мой двоюродный брат, здесь, в Карпунине живет, учительствует, топонимикой занимается, книги пишет. Очень интересный человек.

– Пошли, – улыбнулся Глеб. – До заката еще часа два. Потом уложим детей спать и посидим на веранде. Не возражаешь?

– Абсолютно. Давно мечтала посидеть за чашкой чая в хорошей компании, да все не получалось. То времени нет…

– То компании, – закончил Глеб. – У меня то же самое. Приходится в основном завидовать другим и наблюдать, как плохие и очень плохие люди делают то, о чем хорошие только мечтают.

Софья засмеялась.

– И это говорит профессионал спецназа?

– А что, профессионалы спецназа не имеют права мечтать?

Софья посерьезнела, смерила Тарасова оценивающим взглядом.

– Вообще-то выглядишь ты далеко не мечтателем, а эдаким экстремальным мужчиной, человеком дела. Хотя именно эта черта в мужчинах мне нравится.

Теперь улыбнулся Глеб.

– Знаешь, чем человек слова отличается от человека дела?

– Чем?

– Человек слова дал слово – забрал слово, а человек дела дал слово – сделал. Это мне мой отец внушал. Кстати, у тебя вид не хуже моего.

– Что ты хочешь сказать? – удивилась она.

– Ничего обидного. Просто у тебя такой неприступный вид, что я сам бы никогда не решился подойти и познакомиться. Спасибо тем ребятам на вокзале, что пристали к тебе. Ну, идем мы к твоей бабуле или нет?

– Идем, – вспомнила о своем предложении Софья.

– Дед, мы будем через час, пригляди за чадами. Придем, чай будем пить, завари свежачка.

– Пригляжу, – отозвался Евстигней Палыч.

Они не торопясь двинулись вдоль деревни, провожаемые любопытными взглядами старух и женщин, копавшихся на огородах и во дворах, миновали избу Мотовилихи с новой крышей, где у машины возился один из «быков».

– Нехорошие люди, – тихо проговорила Софья, кивнув на дом. – Говорят, они многим угрожали.

– Я знаю, – кивнул Глеб. – Ничего, я с ними поговорю, авось присмиреют.

– Не стоило бы тебе с ними связываться, – нахмурила брови Софья. – Они вон какие здоровые, прямо кабаны. Да и что им скажешь?

– Найду что сказать. Не бери в голову, все будет нормально. Где ваша хата?

– Вон та, с зеленой крышей, – показала Софья на избу-пятистенку, стоявшую на краю деревни. – Бабуля сама красила, она у меня подвижная, хотя ей уже далеко за восемьдесят.

Она отворила калитку.