– - Я думаю о том, что, наверное, вообще не смогла бы жить и быть счастливой, если бы не было тебя. Я думаю о том, что звезды идут своими путями -- и все же когда-нибудь они должны остановиться. И время когда-нибудь остановится, и тогда нам с тобой будет так же хорошо, как сейчас, и это будет длиться вечно.

– - Время не может остановиться, и даже когда кто-то счастлив, как мы с тобой сейчас, оно продолжает нестись во весь опор, как зверь на травле, и один час за другим улетают в безграничность... Иди ко мне, поцелуй меня! Где ты?

– - У твоих губ живу я, у твоего сердца рука моя, я вся твоя! Опьянев от счастливых грез, цветок розмарина оторвался от алой розы.

– - Мне надо идти, -- прошептала возлюбленная императора Рудольфа II.
– Прощай, я не могу больше оставаться, мне пора идти!

– - Куда же ты? Куда? Останься еще ненадолго! Почему тебе нужно идти?

– - Не знаю. Не знаю. Отпусти меня, отпусти, я не могу остаться, я должна идти!

– - Да нет же, останься! Где ты? Я не вижу тебя... Где же ты? Я все еще держу тебя за руку, но где ты? Куда она уходит от меня?!

– - Куда уходит она?
– - крикнул Рудольф, рывком оторвал голову от подушки и огляделся по сторонам.

У изголовья императорской кровати стоял встревоженный Филипп Ланг.

– - Я услыхал, как Ваше Величество стонали во сне и звали кого-то, и осмелился войти, -- доложил он.
– - Вашему Величеству, вероятно, приснился дурной сон -- так громко Вы стонали. Пожалуй, даже хорошо, что Вы пробудились так рано, иначе у Вас опять бы разыгралась мигрень. Там, за дверью, стоят несколько человек. Они всепокорнейше просят Вас выслушать их. Прикажете завтрак, Ваше Величество?

– - Куда же она?
– - прошептал император.

В своем доме на площади Трех Колодцев проснулась прекрасная Эстер, жена Мордехая Мейзла. Луч утреннего солнца упал ей на лицо, и ее волосы вспыхнули красноватым сиянием. Кошка бесшумно обежала комнату и села в углу, ожидая полагающегося ей блюдечка с молоком. Цветочный горшок, с вечера стоявший на подоконнике, лежал разбитый на полу. По комнате неторопливо расхаживал Мордехай Мейзл и нараспев читал утреннюю молитву.

Эстер выпрямилась и убрала со лба свои светло-рыжие волосы.

– - Опять приснилось!
– - прошептала она.
– - И так всегда. Из ночи в ночь все тот же дивный сон! Я никогда не бываю так счастлива, как в эти минуты, но хвала Господу, что это всего лишь сон!

VIII. ЗВЕЗДА ВАЛЛЕНШТЕЙНА

Был чуток героя болезненный сон,

От каждого шороха вздрагивал он.

В селениях, где на войне ночевал,

Он всякую живность уничтожал.

Великую силу он войска собрал

И много побед королю одержал.

Но больше всего он любил серебро

И вешал людей, чтобы взять их добро.

А ныне он в вечный отправился путь -

И лают собаки, и куры поют!

Из эпитафии Валленштейну

Иоганн Кеплер, великий математик и астроном, разум которого объял весь видимый мир, в 1606 году поселился в Праге и -- по причине крайне стесненных и бедственных обстоятельств -- жил в заброшенном, полуразрушенном староградском доме, из окон которого невозможно было увидеть ничего, кроме кузнечной мастерской, где весь день напролет ковали подковы и гвозди, кабачка, где по ночам горланили пьяные солдаты, да дощатого забора с разлившейся за ним болотистой лужей, в которой вечно распевали лягушки. Когда по смерти Тихо Браге ученый принимал должность придворного астронома, ему сулили золотые горы, но все обещания были скоро позабыты, выплаты из казны прекратились, и теперь, чтобы раздобыть несколько жалких гульденов, ему приходилось целыми днями торчать в финансовой камере богемского двора, вымаливая деньги у чиновников. Часто он не знал, чем на следующий день будет кормить больную жену и троих детей, не говоря уже о себе самом. Да и жизнь становилась день ото дня дороже, а осенью, как и предсказал Кеплер в своем календаре на 1606 год, в стране наступили ранние и резкие холода.

Однажды в пасмурный и дождливый ноябрьский день он в очередной раз отправился за Градчаны в Олений ров и сторговал там у егерей императорской охоты, охранявших дичь, вязанку дров; эту работу ему приходилось делать самому, поскольку у него не было ни слуги, ни служанки. Груз его был невелик -- дровишек как раз хватило на то, чтобы приготовить суп на плите да обогреть комнату, где лежала больная жена. Справившись с этим нехитрым занятием, он сидел в нетопленой рабочей комнате и, завернувшись в еще мокрый от дождя плащ, терпеливо пропускал мимо ушей упреки императорского тайного советника Ханнивальда. Сей государственный муж пришел попенять ему за то, что астрономические таблицы, которые, согласно воле и желанию Его Величества, должны были отнимать большую часть времени ученого, до сих пор были не готовы.

– - Вы же сами прекрасно знаете, -- сказал Кеплер, когда Ханнивальд закончил излагать свои претензии, -- сколь смутны, запутанны и жестоки дела наших дней, а мне иной раз не достается даже масла в кашу... Мне бы очень не хотелось заводить об этом речь, но вы сами вынуждаете меня напомнить о том, что я постоянно ожидаю того часа, когда мне выплатят долг. Если этого не случится в ближайшее время, то, даже и состоя на личной службе у Его Величества, я вместе со своими детьми буду принужден умереть с голоду, ибо не могу питаться воздухом, как какой-нибудь хамелеон. Именно по этой причине я и вынужден вместо таблиц, составление которых вверено мне милостью Его Величества, заниматься прогностикой и ничего не стоящими календарями, которые не принесут мне славы. Но за счет этих безделиц я кормлю свою семью. Да и, сказать откровенно, это все же немного лучше, нежели изо дня в день досаждать Его Величеству просьбами, жалобами и протестами!