– - Ничего-то ты не можешь удержать в голове!
– - рассердился Коппель.
– Ты же вечно таскаешься по улицам и слышишь много всякой всячины. Если бы ты захотел, ты бы мог знать все про всех, неважно, касается это тебя или нет. Ты же вместо этого все забываешь и, кажется, скоро не будешь помнить кто ты есть и как тебя зовут!

– - Яков, сын Иуды, которого зовут еще Екеле-дурнем!
– - камнем в металл ударил знакомый голос.
– - Тебя призываю я!

– - Который всю свою жизнь кормится игрой на скрипке и шутками. Который также в святую субботу играет в синагоге во славу и честь Бога, доставляя каждому радость!
– - уточнил второй голос, будто в еврейском гетто был еще один Екеле-дурачок, чем-то отличный от этого.

– - Яков, сын Иуды! Ты призван!
– - закончил первый голос. Наступило исполненное ужаса молчание. Наконец, все еще глубоко испуганный, но уже вполне овладевший собой, Екеле заговорил:

– - Слава Тебе, вечный и праведный Боже! Деяния Твои беспорочны!

– - Всемогущий!
– - закричал, очнувшись от оцепенения, Коппель.
– Правильно ли услышал я? Что же будет с тобой, мой Екеле?! Чего они хотят от тебя?!!

– - Всеблагий! Подари мне на время ложь!
– - взмолился к Богу Екеле, но так и не нашел ничего, чем бы он мог обмануть и утешить Коппеля. И тогда он сказал, стараясь придать своему голосу равнодушный тон:

– - Что будет? Это неважно. Ты же слышал, как они говорили, что каждому было в радость, когда я играл по субботам в синагоге. Это же великая честь! Разве ты не пожелал бы ее мне?

– - Конечно, я желаю тебе чести! И еще я желаю, чтобы ты был жив и здоров! А они тебя призвали! Или ты этого не слышал?
– - всхлипывал Коппель-Медведь.

– - Конечно, слышал, я же не глухой, -- возразил Екеле-дурачок.
– - Не знаю, как сказать, но только в тот миг на душе у меня стало так, словно я уже принадлежу иному миру и чувствую себя совсем бодрым и молодым. Но вот тебе мое слово, Коппель, -- что-то мне не очень верится в это! Может, это ошибка или какой-то обман? А тебе не показалось, что мы уже слышали эти голоса?

Но эта ложь, до которой он наконец додумался, мало чем помогла -- плачу и жалобам Коппеля не было конца. И тогда Екеле испробовал другое средство.

– - Знаешь что, Коппель-Медведь?
– - начал он.
– - Разве сегодня за свадебным столом ты не слышал, как люди пели песню: "Пока в карманах деньги есть, мы будем славно пить и есть"? Так вот, знай же, что денег нам хватит надолго. Я давно хочу тебе сказать, да все время забываю: у меня отложено кое-какое накопление -- два с половиной гульдена. Так вот, на эти деньги мы устроим себе легкую и приятную жизнь. Ты видел всех этих кур, куропаток, уток и гусей, что были на свадебном столе. Мы-то с тобой не ели, потому что это было мясо из нечистых, христианских рук. Но завтра ты пойдешь со мной на рынок, и мы купим там кошерного каплуна или гуся на субботу и узнаем, сколь бывает вкусен добрый кусок жаркого.

– - Ох, помолчи об этом, я и слушать не хочу! Для меня больше не будет хороших дней, -- стонал Коппель.
– - Со мной будет как в Писании: прахом станет моя пища, и со слезами смешаю я питье мое. Как подумаю, что они выносят тебя, завернув в ветхий холст, так все внутри и переворачивается...

Екеле твердо ответил:

– - Не придавай лишнего значения холсту -- какая разница, ветхий он или новый! Ты же знаешь, что если речь идет о похоронах бедняка, похоронное братство платит за локоть ткани три крейцера -- и ни гроша больше! Какой тебе еще дадут холст за три крейцера, кроме серого и порванного! За такие деньги ты ничего другого и не можешь требовать! Вот был бы я Мордехаем Мейзлом! Того когда-нибудь понесут в камке двойного плетения по полгульдена или даже по гульдену за локоть!

– - Мордехая, сына Самуила, призываю я! Того, кто еще именует себя Маркусом!
– - громыхнул голос.

– - Который стал бедным человеком, -- зазвенел второй, -- и у кого в доме не наберется и полгульдена. Кто все отдал, ничем не владеет и ничто не называет своим!

– - Мордехай, сын Самуила! Ты призван.

– - Ты слышал, Екеле?
– - воскликнул Коппель-Медведь.
– - Мордехай Мейзл! Великий хозяин всех торговых дел! И его призвали тоже...

– - Да, и его, -- подтвердил Екеле, и вдруг начал тихо смеяться себе под нос.
– - Слышал, он теперь бедный человек, который ничего не называет своим! Что ты обо всем этом думаешь? Или ты опять прохлопал ушами, Коппеле?

– - Да, это странно. Я ничего не понимаю. Что бы это могло значить?
– потрясенно забормотал Коппель-Медведь.
– - Что он... что ты...

– - Что там, внизу, сидят двое умников, которые сыграли с нами славную шутку, да еще какую соленую!
– - заявил Екеле-дурачок.
– - А теперь они нарочно повели несуразные речи. Разве не нелепо заявлять, что Мордехай Мейзл -- бедный человек, и у него в доме не наберется полгульдена? Мордехай Мейзл, к которому золото притекает изо всех стран, -- бедняк? Да там собрались двое шутов, которые болтают что им в голову взбредет. Странно только, что я не узнал эти голоса с самого начала.

– - Так ты их узнал?
– - вскричал Коппель и, как мотылек к огню, потянулся за искоркой надежды.

– - Один из них -- Либман Гирш, золотошвей, -- сказал Екеле-дурачок.
– Такой бас ни с кем не спутаешь. Да ты знаешь его! Он получил заказ обновить шитье на парчовом знамени, которое висит внизу, в синагоге. Он очень спешит и работает по ночам, а чтобы не скучать за работой, он и прихватил с собой своего двоюродного братца, Хашеля Зелича (ты его тоже знаешь -- пуговичник), с которым они там и развлекаются!