– Я, дяденька, сегодня утром шнырил совсем в другом месте. Прикинь, у административного корпуса. Там лекари пожирнее и тачки у них покруче. Ну я со щеточкой канаю, с понтом пыль с ихних тачек стряхнуть, а сам кнокаю, у кого что в тачках лежит. Так надо. Некоторые козлы на пинках гонят, а другие, лопухи, бабульки мне отстегивают, а бабы, козы драные, конфеты дают, или ещё какую - нибудь парашу. За час насобирал я полтишок и целый карман глюкозы. Ну и думаю, - теперь до вечера у меня перерыв. Сел на скамейку, вытащил хавку и хотел позавтракать. Ну а тут этот лопоухий хмырь рядом сел.

– Пацан, ты писать можешь?
– Спрашивает он.

– Могу, меня в прошлом году перевели в четвертый класс.

– А хочешь заработать?
– опять спрашивает он.

– Смотря какая пахота и сколько башляшь.
– Отвечаю я ему.

– Хорошо забашляю, а работа, легче не придумаешь.
– Лыбится он. Всего - то делов, написать под мою диктовку письмо, всего - то несколько слов, а потом отнести его к двадцатому корпусу и там передать его какой нибудь врачице для одной моей знакомой. А за это я дам тебе стольник. По рукам?

– Годится.
– Согласился я и он тут же достал прозрачный пакет, в котором лежала бумага, карандаш и точилка. Он велел мне заточить карандаш и своими руками достать бумагу. А потом он начал диктовать мне слова, которые я записывал. Я их хорошо не помню. Только помню, что он обещал ту шалаву замочить и её маленкую шалаву тоже замочить, если она его закозлит. Я написал все, что он мне продиктовал, а потом я ему прочитал. А у него ржачка напала. Смешно, говорит, пишешь, пацан. Потом я отнес письмо к двадцатому корпусу и попросил какую то врачицу отдать его той бабе, а только потом он отстегнул мне бабки.

– Похоже на правду.
– Разочарованно вздохнул я.
– А какой он из себя, ты помнишь? Худой - жирный, длинный - короткий? В чем одет, какая у него рожа? Сколько лет?

– Молодой, вроде студента. Такие возле института кучкуются и пиво пьют. Одет в новую черную куртку и синие джинсы. Ростом он пониже тебя будет, но не короткий и не жирный. Не худой тоже. Средний. А про рожу его чего скажешь? Фейс как фейс, клевый. Телки от таких тащатся. Только нос него красный, распухший, он все время сморкался, наверное сильно простыл. И ещё колеса у него прикольные... Вот ты какой размер носишь?

– Сорок четвертый.
– Поднимая для убедительности ногу ответил я.

– Значит у него сорок восьмой будет. Ну что? Я тебе все рассказал, давай сигареты и сделай так, чтобы я тебя долго искал.

– Сосун засратый.
– Развернув его на сто восемдесят градусов я поддал ему коленкой под зад, а сам спорым шагом отправился в драмтеатр, где мне предстояло разрешить ещё один немаловажный вопрос.

Сидевшая на проходной вежливая, но принципиальная тетка, упорно не хотела пускать меня в обитель Талии и Мельпомены. То ли она боялась, что я своим видом могу ранить нежные актерские души, или даже ввергнуть их в глубокий шок, то ли наоборот опасалась за мою слабую психику. Неизвестно чем бы все это кончилось, не прийди мне на помощь один из знакомых лицедеев.

– Батюшки, кого я вижу!
– Приятно дохнув на меня свежайщим перегаром воскликнул местный корифей.
– Да это же сам Книппер - Данченко! Какое счастье. Беся Львовна, чтоб я так жил, немедленно пропустите эту глыбищу! Этого мастодонта сцены! Давно из Белокаменной? Оставьте, Беся, я сам введу его в наш убогий балаган.

Ты по делу, аб выпить рюмку водки с Краевым - Вольским, или по пустякам?
– Поднимаясь по лестнице сокровенно спросил он.

– По пустякам, Андрюша.
– Печально вздохнул я.
– По рюмочке мы в другой раз.

– Врешь ты все.
– Выпятив губу обиделся он.
– И что же тебя к нам привело?

– Нужда, Андрюша, нужда и тяга к познанию. Отведи ка ты меня к самому лучшему вашему парикмахеру, или гримеру, словом к тому кто занимается усами.

– Своими усами мы занимаемся сами, а накладными волосами, бородами и усамии, занимается Саня. Лучше не бывает, Тебе на третий этаж, третья дверь налево. Если одумаешься, то местонаходение моей гримерной ты знаешь, она для тебя открыта. И учти, сегодня в спектакле мастер и корифей сцены не занят, а от репетиций я свободен вплоть до завтрашнего утра.

Поднявшись на третий этаж я постучал в дверь с табличкой "парикмахерский цех" и получив приглашение очутился в просторной комнате. По её периметру расположилсь стекляные шкафы, в которых ровными рядами стояли деревянные болванки-головы с париками всех цветов и фасонов, начиная от пышных буклей семнадцатого века и заканчивая скальпами современных панков.

На стендах, тоже под стеклами, висели усы и бороды всех времен и народов. Этот парад начинала лицевая растительность Карабаса-Барабаса, а заключал хилый клочок шерсти китайского мудреца Хунь - Пинь - Юнь. Пороженный этим великолепием я открыл рот прикидывая к своему и без того красивому лицу бороду а ля Второй Николя. Получилось очень даже не плохо.