– Тя-тя... Тя-тя...
– пролепетал младенец.

– А баночка-то, - схватился Труш за жестянку, - красивенькая... Где взяла?
– вдруг гаркнул он на бабу.
– Отвечай!

– О чем ты, родимый?
– испугалась баба.

– Отвечай, где взяла ананасью банку?

– Батюшка милый, да пошла до лавки и свому огольцу купила.

Труш развернул в руках платок, остудил лицо от пота.

– Купила?
– засмеялся.
– Да что ты врешь, баба? Это же господская штука... Три рубля банка стоит. Где тебе!

– Не сочиняй ты, - обиделась баба.
– Налетел, будто я украла... Эдакого-то добра у нас много. Вот картошки нет, картошка в этих краях дорогая. Три рубля одна насыпочка стоит. Да вить... насыпать разно можно. А это - тьфу, ананасина твоя!

– И он, твой шибздик... что? Никак съел?

– Съел, батюшка. У него пекит хороший. Все руки, говорю, отмотал мне, проклятый...

– Сколько же ты заплатила за банку?

– А сколько? Как все, так и я... за полтинник. У гличан, слышь-ка, такого барахла много навезено. Вот мы и кормимся...

Власий Труш понял, что он разорен. Видеть не мог более сопливого младенца, что усиленно развлекал себя пустою нарядной жестянкой. Кинулся боцман на станционный телеграф - там народу полно - и растолкал всех ждущих очереди.

– Полундра, мадам... полундра, вам говорят! Я - "Аскольд", только что пришли с того свету. Срочная телеграмма: быть революции или не быть? Прошу не волноваться...

И отбил в Ораниенбаум жене:

СООБЩИ ЦЕНЫ АНАНАСЫ КРЕПКО ЦЕЛУЮ ТВОЙ ВЛАСИК

– Когда будет ответ?

– Зайдите вечером, - посулил телеграфист.

До вечера, голодный как волк, Власий Труш гулял по шпалам.

Вечером его поджидала телеграмма из Ораниенбаума: АНАНАСЫ НЕ ПОНЯЛА ХЛЕБА НЕТУ КРЕПКО ОБНИМАЮ

Дух взбодрился сразу. Видать, в Петрограде, и вправду говорят, народец с голоду дохнет. Сразу отлегло от сердца, будто камень с него свалили: все в порядке, не пропадем! Итак, решено - везти ананасы до революционного Питера...

Труш прибыл на корабль, а на "Аскольде" - беготня по трапам. Порхали раскаленные утюги, болтались, зеркальца, перед которыми, присев на корточки, брились матросы. Гам, хохот, веселье.

– На берег, што ли?
– спросил Труш.
– Так на берегу этом ни хрена нету. Я был там... Это тебе не Тулон с Марселем: разворота на всю катушку не дашь. Да и барышни тута по нашему брату в штабеля не складываются... себе цену верную знают!

– В отпуск!
– орали матросы.
– Половину всей команды крейсера командир отпускает до дому... Уррра-а!

– Половину?
– почесался Труш.
– Многоватенько...

Он отправился к Ветлинскому выпросить отпуск и для себя. Каперанг, хорошо отдохнувший после перехода, гладко выбритый, в полной форме, сидел за столом перед списками команды.

– Боцман, тебя на три дня... никак не больше... Подсказывай, кто беспокойный, от кого нам лучше сразу же избавиться.

Узкий палец каперанга в блеске обручального кольца скользил вниз по колонке имен, а боцман давал советы:

– Крикун... к бесу его! И этого - с глаз долой. Тоже... пусть едет и не возвращается. Солдаты-то бегут с фронта, а наши разве солдат умнее? Никто не вернется.

– Павлухин?
– задержался палец Ветлинского.

– Пущай едет, - сообразил боцман.
– Хоша он и унтер гальванный, но по всем статьям с панталыку сбился и нашему порядку не поспособствует...

Павлухин от отпуска отказался. Матросы ему говорили:

– Дурак, нешто своих повидать не хочется?

– Хочется, - отвечал Павлухин.
– Да вы все разбежитесь, кому за кораблем доглядеть? Именем ревкома никто не уйдет в отпуск, пока технику не сдаст в исправности. Смазать все салом, как на походе... А на молодых много ли надежды?

"Молодых" из недавнего пополнения палец Ветлинского не коснулся в списках. Каперанг считал их более надежным сплавом в команде крейсера (еще "тихими"). Но почти всех, кто помнил тулонскую трагедию, Ветлинский безжалостно отпустил прочь - в явной уверенности, что обратно на крейсер они уже никогда не вернутся... Это называлось - самодемобилизация!

И весь вечер между берегом и бортом "Аскольда" шныряли юркие катера. Один отойдет, а на второй уже навалом кидают вниз чемоданы - парусиновые, с боевыми номерами, крепко прошнурованные. Матросы-старики следят за надписями. Если какой салага вздумает начертать суриком на своем чемодане заветные слова: "МОРЯК ТИХОВА ОКЕАНУ", - его тут же заставляют смывать едкую краску.

– Не достоин, - говорят самозванцу.
– Что ты видел? Бискай этот тьфу, лужа. Ты бы вот в тайфуне побывал...