– Ты же знаешь английский. Почему бы мне не знать русского?

Дуняшка выставила бутылки, комья снега растаяли под ними на столе. Лятурнер достал флягу, встряхнул ее перед собой.

– Уберем пока вино, - сказал он.
– Я отлично понимаю русских. Вино требует к себе внимания и времени. С вином надо сидеть и болтать, как с другом. А русские хватят вот такой прелести - и летят в канаву... Верно: к чему лишние разговоры?

– Что у тебя там, Лятурнер?
– потянулся Уилки.

– Понюхай...

– О!
– воскликнул Уилки.
– Настоящая самогонка!

– Первач, - нежно выговорил Лятурнер.
– Даже горит...

Начали с самогонки (она годилась для экзотики).

– Люблю, когда обжигает, - смаковал Лятурнер.
– Если бы, Аркашки, у вас в России все было хорошо так, как эта великолепная самогонка...

– Друзья!
– сказал Уилки, ничем не закусывая.
– Кто знает новые анекдоты?

– Про царя?
– спросил хозяин вагона, благодушничая.

– Это старо, Аркашки... Сейчас анекдоты новые: про Керенского или про Троцкого!

Лятурнер выложил на стол красивые сильные руки; броско сверкал перстень. Заговорил вдруг - открыто, чего с ним почти никогда не бывало:

– Правительство, стоящее сейчас у власти в России, потеряло главный способ воздействия на массы - страх, и Керенского никто не боится. Но это правительство не приобрело и нового способа - действовать за счет доверия, и Керенскому никто не подчиняется. Ни слева, ни справа! Я сторонник Временного правительства, но, кроме жалости, ничего к нему не испытываю. А что скажешь ты, Уилки?

Уилки сочно смеялся, показывая ровные зубы.

– Когда мой консул Холл говорит "болтун", то даже солдаты охраны знают, что речь идет о Керенском...

Небольсин мрачнел все больше и больше.

– Дорогие мои гости, - сказал он, задетый за живое, - вы бы хоть меня постеснялись... Среди вас, как вы сами догадываетесь, нахожусь еще и я русский. А вы хлещете русскую самогонку, Лятурнер, как истинный француз, не удержался, чтобы не пощупать под столом русскую Дуняшку, и... дружно лаете несчастную Россию.

– Прости, Аркашки! Мы не хотели тебя обидеть. Ты славный парень, как и большинство русских. Но никто не виноват, что России давно не везет на правителей...

Небольсин хмуро придвинул к Лятурнеру свой стакан:

– Плесни... Да лей как следует!

– Взорвись, Аркашки. Это чудесная штука. Поверь, я уеду во Францию, увозя самую прекрасную память...

– О чем? О самогонке?

– О тебе, Аркашки...

Гости были без претензий. Они со вкусом ели треску, нажаренную Дуняшкой крупными кусками; сочно обсасывали кости и бросали их на листы газет, разложенных поверх стола. Невольно взгляды иногда задерживались на заголовках.

– Во!
– сказал Уилки, ткнув жирным пальцем в статейку.
– Это, кажется, "Речь"? Ну да... "Министр юстиции Малянтович, - прочитал Уилки, - предписал прокурору судебной палаты сделать немедленное распоряжение об аресте Ленина".

– А у меня под локтем "Общее дело", - прочитал Лятурнер.
– Сообщение из ставки... "Все солдаты с фронта разъехались единичным порядком самочинно". Молодцы русские!
– сказал Лятурнер, беря кусок побольше. Здорово воюют! Извини, Аркашки, но эту статью не я написал в русской газете.

Уилки со смехом вперся глазами в обрывок "Биржевых ведомостей", и прочитал с выражением:

– "Уныло и печально в стенах Петроградской консерватории".

– Где, где?
– закричал Небольсин, вскакивая.

– В консерватории, Аркашки.

– Дай сюда. Черт возьми, ведь у меня там невеста!

– Ай как там ей сейчас уныло и печально... Держи!

Небольсин схватил бумажный лоскут, весь в пятнах жира:

– К сожалению, здесь дальше... оборвано.

– А что там?
– спросил Лятурнер.

– Да что! Собрали девяносто тысяч рублей взносов. А за дрова заплатили сорок тысяч... Бедная, как она, должно быть, мерзнет! Профессора жалованья не получают совсем. И пишут, что спасти консерваторию сейчас может только Временное правительство. Мне плевать, кто ее должен спасать, но... Вы бы хоть раз увидели мою невесту! Все от нее в восторге. А я даже не знаю, как она?

Лятурнер глянул на часы:

– Знаешь, кто придет сейчас? Мы пригласили лейтенанта Басалаго. Ты не возражаешь?