– Можно мне вымыть руки?
– Не слишком хороший ход, но еще пять минут в доме Джанго ему обеспечены. А то и десять.

– Конечно... Простите меня, ради бога. Я провожу...

Ванная, куда его привела Джанго, соответствовала дому - тому, не скрытому под сайдингом. Из ее необработанных стен нагло выпирал туф. Из-за этих неровных, плохо подогнанных, ребристых камней помещение имело сходство с каминным залом. Или - с тюрьмой эпохи Реставрации. А в общем здесь было мило. Очень мило, хотя и прохладно. Средневековую поверхность камня уравновешивала современная бытовая техника: стиральная машина почти космического дизайна и душевая кабинка с полупрозрачными стенками. Венчали торжество общества потребления кокетливое биде и совсем уж непременный атрибут малоэтажной недвижимости - джакузи. Гореть бы им огнем, этим джакузи: совсем недавно в одной из таких джакузи плавал труп.

Надо же, дерьмо какое...

Но джакузи хозяйки дома была абсолютно стерильно и восхитительно пусто. Только края густо усажены оплывшими свечами. Не иначе как сумасшедшая парочка предается здесь любовным утехам, гореть бы им огнем...

Эта мысль снова неприятно поразила Никиту. Настолько неприятно, что он уставился в зеркало, лентой пропущенное над джакузи, и принялся уговаривать себя: "Какое тебе дело до этих людей? Какое тебе дело?.."

Никакого, вот только она купается в этой ванной. Сбрасывает с себя всю одежду и купается. Сбрасывает. Всю одежду. Переступает через нее. И ныряет в воду... Нет, не так. Она в нее погружается, Джанго...

Картинка, которую нарисовало внезапно очнувшееся от анабиоза воображение Никиты, была такой яркой, что он стиснул зубы. Чтобы не смущать сомнительное целомудрие ванной готовым вырваться наружу стоном, безнадежным и сладострастным.

М-м-м...

Никита открутил кран с холодной водой до упора и сунул под него голову: легче не стало, но мысли упорядочились. И даже решили провести инвентаризацию ванного добра.

Вот стаканчик с двумя зубными щетками... так-так... одна из них, поменьше, поаккуратнее, принадлежит Джанго... мыло, шампунь, целая куча каких-то баночек с кремами и притирками, опять проклятые оплывшие свечи, зубная паста без колпачка, с подсохшим, выползшим наружу содержимым, чертов джазмен, наверняка он чистил зубы последним, да еще и встал после полудня, с них станется, с джазменов... Крем для бритья - до и после, дезодоранты, милейшие семейные дезодоранты, мужское-женское, одеколон, позабытые духи - "Guerlain Chamade", тьфу ты... Надо же, как тесен парфюмерный мир, и здесь - "Guerlain Chamade", а в пару к ним - изрядно выболтанные "Sashka for Her", надо же, какое забавное название; забавное, полудетское, дерзкое, легкомысленное, а ей, пожалуй, идет - Джанго... Опять свечи... Какая-то коробочка, стоящая прямо за "Сашкой..."

Но стоило только Никите взять в руки проклятую коробочку, как за его спиной скрипнула дверь и раздался шорох. Никита вздрогнул от неожиданности, коробочка выскользнула из рук и упала, издав жалкий пластмассовый звук. Содержимое рассыпалось, раскатилось, а Никита сразу же почувствовал себя неловко, как будто его застали за воровством женского нижнего белья в одноименной секции Дома ленинградской торговли.

– Это я... Простите... Совсем забыла... Вот, принесла чистое полотенце.

– Это вы простите... Не знаю, как получилось...

Никита присел на корточки и попытался собрать вывалившиеся из коробочки вещицы. Это оказалось не так-то просто: при ближайшем рассмотрении вещицы оказались контактными линзами. Целая дюжина контактных линз...

И куда столько?

Джанго ничего не ответила, а устроилась рядом с Никитой, перекинув полотенце на плечо.

– Черт... Даня меня убьет... Из-за этих линз. Он ужасный педант... Черт.

– Простите, - еще раз промямлил Никита.
– Я не хотел...

– Нужно собрать их все. Желательно, чтобы все. И промыть.

– Да, конечно...

Они принялись собирать чертовы линзы, проклятые линзы, благословенные линзы... И в какой-то момент их руки соприкоснулись.

И так и замерли.

– Что?
– ласково спросила Джанго, приблизив к Никите ослепительно белое лицо, ослепительно черные волосы и ослепительно золотистые глаза.

Никита молчал.

Он почти ничего не чувствовал. Вернее, чувствовал только одно: его сердце, до сегодняшнего дня такое маленькое, такое ссохшееся от неизбывного горя, от неизбывной тоски по Никите-младшему... Такое несчастное, такое неприкаянное... его сердце вдруг увлажнилось, набухло, как набухает инжирина в стакане воды... И пустило корни. И зашелестело кроной.

Никита не знал даже, что это было за дерево, что за кустарник, что за подлесок. Быть может, можжевельник, растущий вокруг дома Джанго... Быть может - папоротник, который он посадил на могиле Никиты-младшего... Быть может жимолость, совсем как на старой пластинке отца - "Honeysuckle rose"<"Королева жимолости", (англ.)>...

– Что?
– переспросила Джанго.

Никита молчал.

И тогда она поцеловала его. Легко упав на колени среди рассыпавшихся контактных линз ее саксофонного guy<Парня, (англ.)>.

Поцеловала.

Но вначале она приблизила к нему губы: как в замедленной съемке, как в его любимом, нежнейшем черно-белом кино. Губы Джанго некоторое время присматривались к его губам, изучали их, слегка подрагивали и сохли прямо на глазах, и покрывались едва заметной золотистой корочкой - под цвет глаз...

И когда терпеть уже стало невмоготу, когда жажда стала невыносимой - она поцеловала его.

Поцеловала.

Никита так никогда и не узнал, сколько же длился этот поцелуй. Наверное, долго. Он ничего не помнил, обо всем забыл, обо всем, кроме губ девушки, прибоем ударивших в его собственные губы. Прилив - отлив.