И кто-то отвечает ему:

– С прибытием, со счастливым прибытием!

– И все же, какие слова он произнес, придя в себя?
– настаивал Эрнст.
– Это же очень интересно, услышать первые слова воскресшего через два тысячелетия!

Анна поправила густые, соломенного цвета волосы - на сиреневом фоне они смотрелись особенно эффектно.

– Никто не воскресает, сколько раз вам говорить! Мы не боги, а гомоархеологи. С прошлого века, когда отменили закон, запрещавший экспедиции в прошлое...

– Вы составили коллекцию предков начиная с Рюрика, не правда ли? рассмеялся Эрнст.

– Да ну вас, старый насмешник, - притворно рассердилась Анна.
– Нет никакой коллекции. Есть люди, извлеченные из прошлого для нужд науки. Археологи судили о прошлом по предметам, найденным во время раскопок. Мы, гомоархеологи, их наследники, судим по живым людям, это намного информативнее!

– Знаете, Анна, вы напомнили мне Чичикова из "Мертвых душ" великого писателя древности Гоголя.

– В чем-то вы правы. Я тоже охочусь за мертвыми душами. Вернее за теми, кто здоров, полон сил, но спустя мгновенье должен умереть. Изъяв в последний миг перед бренностью такого человека из прошлого, мы не рискуем повлиять на ход исторического процесса. Ведь наш объект все равно что мертв, для окружающих так оно и есть. Оттого, что он попадет к нам, а не в могилу, ничто в мире не изменится.

– У вас нелегкая профессия, - посочувствовал Эрнст.

– Это так, - подтвердила Анна.
– Вы не представляете, сколько душевных сил она требует. Мы наблюдаем жестокость и несправедливость, немыслимые в наше время. Наблюдаем с болью и слезами, а вмещаться не можем, не имеем права. Зато как радостно избавить от смерти обреченного!

– И на сей раз вы получили особенное удовлетворение, так ведь?

– Как вам не стыдно, - вспыхнула Анна.
– Он мог бы быть моим пра-пра-пра...

– Хватит, - улыбнулся Эрнст.
– Все равно собьетесь со счета! К тому же сейчас важен не исторический возраст, а биологический.

– Хотите сказать, что я гожусь ему в матери? Да, он юноша, но его мужеству...

– Стоит позавидовать? Пожалуй, мы действительно в какой-то мере утратили это качество... Или нет, скорее оно приняло иные формы. Но вы так и не...

– Признаюсь, я не поняла смысла его слов, - пожала плечами Анна. Особенно одного слова: "нива". Оно означает "хлебное поле" - тогда хлеб еще не синтезировали, а выращивали на полях. Так вот, это слово не вяжется с контекстом.

– Скажите же наконец, что он произнес?
– взмолился Эрнст.
– Вы видите, я сгораю от любопытства!

– Буквально следующее: "Нива не любит таких скоростей!" Однако при чем здесь хлебное поле?

Плотников написал эту новеллу задолго до встречи со Стрельцовым, Перечитав ее заново, он подумал, что как фантаст вступил в противоречие с самим собой - ученым. Вот порадовался бы "Перпетуум-мобиле" игре профессорского воображения! Нет, скорее с глаз долой, поглубже в ящик письменного стола...

СТАРИКИ

Были на третьем курсе трое воистину неразлучных друзей. Двое из них гордость факультета. Не по летам степенные, важные неимоверно. Активные общественники, отличники высшей пробы, персональные стипендиаты.

А третий, по общему мнению, был шалопай из ряда вон: перебивался с двойки на тройку, частенько посещал отнюдь не Третьяковскую галерею или Большой театр, а Тишинский рынок - самую экзотическую по тому времени московскую толкучку.

Терпели его в институте единственно благодаря заступничеству именитых друзей. С одним из них, Евгением Осиповичем Розовым, Плотников встретился через многие годы, причем от важности того не осталось и следа:

– Старик, для тебя я просто Женя, - сказал он.

Розов стал доктором наук лет через пять после окончания института (бывает и такое!). Даже оппонировал на защитах своих бывших преподавателей. Его добропорядочный друг сделался профессором десятью годами позже, почти в одно время с Плотниковым.

– Но и он выше институтской кафедры не шагнул, - шутливо посетовал Розов, - как и мы с тобой.

– А этот ваш... Кстати, я так и не знаю, что вы в нем тогда нашли.

– Колька-то? Ну, это я тебе скажу, мужик... Да ты что, о нем не слышал?

– Что-нибудь натворил?

– В самом деле ничего не знаешь? Так вот, Колька, пардон, Николай Парфенович, страшно сказать, ныне академик, лауреат, удостоен самых высоких наград и постов. Неужто тебе ничего не говорит фамилия...

И он назвал громкое, много раз слышанное Плотниковым имя.

– Не может быть! Так это он...
– ахнул Алексей Федорович.
– А его же с третьего курса чуть не выперли!

– На волоске висел, раз в неделю прорабатывали. А я к нему недавно на прием еле записался. Все-таки принял... Стал прошлое вспоминать. "Хорошее, - говорит, - было время. Помнишь, как по девочкам бегали?" - "Что вы, Николай Парфенович, - отвечаю.
– Я их тогда как огня боялся, сейчас наверстываю".