Шрифт:
– Ладно, не буду. А сколько ей лет?
– Кому?
– Подружке твоего папы.
– Двадцать два, - ответил он тотчас.
– И шесть месяцев.
То, что касалось цифр, он знал все в их доме.
– Ага. А мне шестнадцать. И девять месяцев.
– Она чему-то рассмеялась. Потом вздохнула.
– Жаль, что завтра уже уезжать... В эту санаторию. Скучища там, наверно...
– Она примолкла, но тотчас хлопнула ладошкой об стол.
– Ну ладно, все. Слушай. Я тебе буду сказку рассказывать.
Поняв, что книг ей показать не удастся, Николинька с сожалением отошел прочь от шкафов и сел на койку в углу. Свечка коптила, пуская грязные капли по зеленым бокам.
– Так вот, сказка, - сказала Лика.
– Есть сказка про то, какую песню поет паук своим мухам. Но...
– она помедлила.
– Это страшная сказка. Я тебе лучше расскажу другую - про сверчка и цветы. Только ты внимательно слушай. И не усни - договорились? Так вот. В одном саду росло девять цветов. Они вместе были, как радуга. Их звали...
– Лика вдруг завела глаза и стала быстро, шепотом бормотать: - Асанда, Гисанда, Люмина, Кларина, Изильда, Лорена, Сонора, Солита и Нико. Они были все сестры, объяснила она.
– И в этом саду жил сверчок. Он был их кузен - двоюродный братец. Он всех их любил. Днем он старался не петь, чтоб его не поймали мальчишки, а когда наступала ночь, он выходил на лужайку к цветам и принимался наигрывать на своей свирели. А в доме жил одинокий садовник это он-то и вырастил те цветы, поливал их и холил изо дня в день. Но вот однажды к вечеру на западе собралась гроза. Солнце кануло в ней. По небу летели огромные тучи, и гром гремел так, будто где-то в горах случился обвал. Ветер качал кусты и деревья, а дождь налил лужи по всему саду. Но цветы ничего этого не боялись, так как у них были крепкие стебли и корни глубоко в земле. Боялся один сверчок. Но он спрятался под крыльцо, а потом, когда дождевые ручьи доползли и туда, а дождевые черви завели там танцы, залез в дом к садовнику. Тут он обсох и согрелся и уже совсем было думал запеть, как вдруг в дверь постучали. Гроза как раз разразилась в полную силу. Садовник тотчас открыл, ибо был человек добрый и набожный. Открыл - и отпрянул в испуге, такая прекрасная девушка вошла к нему в дом. Она не сказала ему, кто она и откуда. Но так как бедняжка промокла, то он тотчас принес ей сухое платье, усадил к огню, накормил, а ночью уложил спать на перину под теплое одеяло. И, конечно, не мог налюбоваться своей гостьей. Он так ее полюбил, что наутро, когда солнце блеснуло и она собралась уходить, встал перед ней на колени и предложил ей руку и сердце. Но она в ответ лишь качала своей милой головкой и улыбалась ему. "Что же мне сделать, чтоб ты осталась со - воскликнул тогда садовник в отчаянии. "Только одно, - сказала она. А голос у нее был нежен, как полевой колокольчик.
– Исполни это, и я стану твоей." - " Но что же я должен исполнить?" - " В твоем саду, я знаю, растут прекрасные цветы. Срежь их и свей для меня венок. Этот венок будет свадебный дар. В нем я стану твоей невестой". Садовник опечалился. Ибо он очень любил цветы, и ему жаль было их резать. Он замолчал, опустил глаза, а когда опять поднял их, девушки уже не было. Сверчок, который все слышал (так как провел всю ночь в доме), поспешил в сад и рассказал цветам о том, что случилось. Долго молчали в ответ цветы. Наконец, самая старшая, Асанда, сказала: "Вот уже август, и мы скоро завянем. Но это не страшно, ведь мы не цветы, а феи. Осенью мы уйдем туда, откуда пришли весной. Но мы отплатим нашему доброму хозяину за все, что он для нас сделал". И так и случилось. Садовник вдруг стал богат, знаменит как ученый и как поэт и написал много прекрасных и умных книжек. Ибо фея удачи и фея славы, фея молодости и фея силы, фея поэзии и фея знаний - все были с ним. Только их нельзя было видеть. Одна лишь младшая - Нико, фея женских сердец, ничем не могла помочь ему. Ибо он любил ту чудесную незнакомку, а та была злой волшебницей Эритой, и Нико была не в силах смягчить ее черствое сердце. Любовь мучила бывшего садовника все сильней и сильней. Прекрасная незнакомка не уходила из его души, и даже Солита, фея забвения, была тут бессильна. Сердце его разбилось, и настал день, когда он сам захотел уйти навек из своего прекрасного сада. Тогда Сонора, фея смерти, освободила его от уз, и две птицы спустились за ним из выси. У одной были перья железные, а у другой золотые, и они понесли садовника вверх, в ту тьму, которая соткана из света. Все девять фей горько плакали, а потом решили отомстить злой Эрите, хозяйке человеческих тел. И они забрали у ней то, чем приворожила она когда-то ночью садовника: ее красоту. И она стала безобразна, как ее сердце. С тех пор, в отместку, она ищет людей таких же злых, как она, и делает их пр екрасными на вид. Но их легко распознать, ибо феи не любят их и не дарят им своих подарков. А красоту Эриты они хранят у себя. Их верный братец сверчок поет по ночам под окнами у людей и дает феям знать, кого из них любят и чтут люди. За это феи шлют людям дары. И если сверчок их попросит, они могут дать - на время - и красоту Эриты: тем, кто любит их всех - так, как любил садовник. Но это редко бывает.
Лика умолкла. Николинька тоже молчал.
– Откуда такая сказка?
– спросил он потом.
Лика вздохнула.
– Не все ли равно? Есть, да и ладно.
– Хм, - сказал Николинька глубокомысленно, - это не простая сказка.
– Не простая.
– Да, - он улыбнулся и нахмурился - так именно, как этого боялся его отец.
– Это сложная сказка. А что же она значит, а?
– Вот ты подумай, и тогда поймешь. А то можешь пойти и попросить своего сверчка о чем-нибудь... Вон он, под ванной.
Она вдруг поднялась, оправив ночнушку, и как-то робко повела плечом.
– Знаешь, - сказала она, - тут холодно... Но все равно: я хочу в зал.
И снова будто услышала что-то.
– Ну - ну пойдем, - согласился Николинька.
– Там, может быть, будет теплей. Да, да, вот именно: там может быть и теплей.
– Не болтай ерунды, - оборвала его Лика.
– Там не может быть теплей. Мне не за тем туда нужно.
– А... а зачем? А?
– Он уставился на нее сквозь очки.
– Я там не все разглядела. Пойдем, - сказала она твердо.
– Я тебе все объясню.
Она охнула, прижав пальцем фитиль.
Они вышли в зал и остановились у входа. Лика молчала, глядя перед собой, и Николинька рассмотрел во тьме, что от движения воздуха слегка колышется челка у ней на лбу.
– Как странно, - сказала она.
– этот дом принадлежал раньше каким-то аристократам. Веранды не было, а был герб - над входом, меж двух колонн из волнистого мрамора. Быть может, тот самый. Потом... все прошло. Исчезло. А теперь вдруг мы. Вдвоем, здесь. Почему? Странно.
– Лика мотнула головой.
– Вон та дверь, - сказала она, - вон, за роялем; это куда?
– Не знаю, - сказал Николинька шепотом.
– Это ведь не наш дом. Та дверь закрыта, заперта. За ней, кажется, комнаты. Пустые...
– ...И темно-прозрачные окна под вечер, - Лика кивнула.
– Да?
– Наверно. Я там видел осиное гнездо на окне. Но вообще мы туда не ходим.
– Вот как! И ты ни разу не пробовал заглянуть в них? Ни разу? При твоем росте?
– Нет. А зачем мне?
– Зачем-то надо, раз уж ты здесь, - сказала Лика.
– Осиное гнездо... Ты знаешь, что он называл их осами?
– Кого?
– не понял Николинька.
– Мертвецов.
– Она сама вздрогнула.
– Кто называл?
– "Кто"! Да Берия же, кто еще!
– Она мелко дрожала. Черты ее обострились, глаза замерли, она вглядывалась куда-то в мглу.
– А почему осами? Почему?
– спросил Николинька робко.
– Я этого не знаю. Но думаю, потому, что они жалили его - после смерти. Он умел узнавать, кто скоро умрет. Я тоже умею. Хочешь, я тебя научу?
– Как это?
– Пошли. Сейчас покажу.
Она схватила его за локоть и потянула к зеркалу. Пальцы ее тряслись.
– Стань тут, - велела она.
– И гляди на меня и на мое отражение. Понял? Одним глазом - сюда, одним - туда. Чтоб двоилось.
Сама она встала боком, почти вплоть к стеклу. Николинька сморщил лоб.
– Правильно. Теперь сведи их. Вместе, в одно. Свел? Гляди - гляди теперь слева, чуть вверх. Должна быть тень. Видишь?
– Нет, - признался он.
– Гляди еще! Ну?
– Кажется...
– Темное пятно, да?